По следам тунгусской катастрофы

Васильев Н.

Обходя вокруг озера, набрели на поваленные деревья. Они лежали, опершись о землю узловатыми сухими корнями и откинув к югу трухлявые истлевшие верхушки. Плеханов взялся за фотоаппарат.

— Не напоминает ли это озеро метеоритный кратер? А? — обратился он к нам. — Только где же тогда вал, образованный взрывом?

— Может быть, вот этот бугор и есть вал?

— Почему же здесь растут толстые деревья? — возразил Кувшинников. — При взрыве их бы сразу начисто смело. А новые за полвека не смогут такими большими вырасти. Нет, это озеро естественного

происхождения.

Строя различные догадки, мы жалели, что с нами в экспедиции нет болотоведа.

Дальше мы отправились через долину на северо-восточную сторону горного кряжа, долго ходили по крутым склонам, лазили по вершинам, устали, а Сухой речки так и не обнаружили.

— Может быть, она все-таки находится у верховьев Макикты, — высказал я предположение, к которому начал склоняться все больше и больше. — Смотрите, на карте здесь обозначены какие-то возвышенности. По пути к Пристани нужно будет завернуть туда и обследовать их.

После короткого совещания решили возвращаться к месту лагеря на Лакуре. Этот переход оказался для меня самым трудным.

Спуск с Лакурского хребта продолжался долго. Тайга делалась все гуще и гуще. Пошел сырой ельник в бородатых ветках — настоящая медвежья глухомань. На пути без конца попадались возвышенности. Трудные подъемы и спуски измотали меня, и ко мне все настойчивей стала подкрадываться усталость. Ноги отяжелели, точно на сапоги налипли пудовые комья грязи.

Я плетусь последним, все реже оставляя на деревьях отметки. Мысль о воде преследует меня. Долгий путь начинает беспокоить и моих товарищей.

— Опять эта Лакурушка крутит с нами! — возмущались мы. — Ну куда же она подевалась?

Наткнулись на олений загон. Это придало мне силы. Значит, скоро река. И, вправду, через полкилометра тайга расступилась, и мы спустились к какому-то ручью, впадавшему в небольшое озерцо.

Мы обрадовались.

— Лакура!

После короткого отдыха пошли вверх по ручью, рассчитывая через часок добраться до лагеря. Вдруг тропа круто повернула на запад. Чем дальше, тем больше чувствовалось, что идем не туда, куда надо. Перешли ручей, поднялись на сопку, остановились. Надвигалась ночь, и мы не знали, что предпринимать.

— Наверное, мы вышли выше нашего лагеря и теперь чешем прямо к озеру Пеюнга, — предположил я.

— Может быть, — согласился Геннадий. — Еще раз попробую сходить на разведку. Если не привяжусь к местности, заночуем здесь.

Галя ушла с Геной. Мы остались с Валерием. Страшная усталость овладела мной. Горели сбитые подошвы ног, казалось, что я не смогу уже больше двигаться. Потный, изнуренный переходом, привалившись к рюкзаку, я равнодушно смотрел вверх, где надо мной недвижно застыли мохнатые лапки лиственниц.

Вернулись разведчики. Оказывается, они все-таки нашли тропу и определили наше местонахождение. Впереди было сердцеобразное озеро.

— И далеко отсюда до него?

— Около километра.

— Значит, до лагеря осталось еще четыре километра?

Я

ужаснулся. С земли поднялся еле-еле.

Спустились к подножию сопки. И опять вступили на тропу, выскользнувшую из хвойника. Справа открывалась водная гладь. Темный каменистый полуостров, словно старинный бастион, прилег на воду, выдвинувшись далеко к середине озера.

Тайга окунулась в сумеречные потемки. Тропу стало плохо видно. Корни деревьев, сухие и узловатые, переплетают ее, словно канаты. Я часто спотыкаюсь о них…

Я уже давно потерял всякое представление о том, где мы двигаемся. Мысли в голове шевелятся медленно, незначительные, ленивые.

Наконец, Плеханов возвестил:

— Вот и знакомые места. Там — наша горка.

И указал рукой на смытую темнотой, в неясных очертаниях, сопку.

Свернули с тропы. Присмотревшись внимательней, я узнаю местность: вот курумник пересохшего ручья, за ним в кустах плещется Лакура.

Было уже далеко за полночь, когда мы подошли к старому лагерю. Мрачно стоят здесь дикие лиственницы. Стынет в кострище холодный пепел. И все-таки этот уголок, с пряслами оленьего загона, со срубленным на дрова сухостоем, с белым, завернутым в клеенку, узлом, который висит на ели среди темных веток, кажется сейчас обжитым и родным.

Наступило 31 июля. Позади осталось озеро Пеюнга и многие километры трудного пути.

Утром мы натолкнулись на гарь, напоминавшую побоище лесных богатырей. Лишь кое-где среди погибшего леса, вздымая вверх густые шапки веток, сохранились могучие сосны с корой, прожженной насквозь чернью. Внизу между покалеченными гигантами уже разрастался молодой подлесок из сосняка. Нежным розовым цветом был вкраплен в траву кипрейник, синели продолговатые ягоды голубики, к самой земле прилегла начинающая краснеть брусника.

На севере, над низкой щеткой подлеска, встала лысая гора, вся в каменных обнажениях.

Мы взобрались на вершину.

Кругом во все стороны размахнулась тайга. С запада на север тянулись горбатые хребты. Зелеными волнами застыли таежные отроги. А над ними, заволакивая все небо, бежали серые облака.

Мы долго не могли определить, где находимся.

Вид окрестностей мало напоминал знакомые очертания на карте. Тогда Плеханов достал блокнот и принялся наносить в него штрихами план местности. Потом свой рисунок он сравнил с картой.

— Боюсь, что мы вышли далеко к северу, — покачал он головой.

— Куда же все-таки запоролись?

— Где-то тут, в районе этого квадрата.

Потратив часа полтора, кое-как сориентировались. И все-таки мы были не слишком уверены в том, что точно определили свое местонахождение.

Назавтра целый день шли курсом на норд-ост. Встречались бесконечные болота, глухая чащоба. Наконец, после полудня наткнулись на вываленный лес. Сплошняком лежали деревья, полусгнившие, без коры. Верхушки стволов всюду указывали на юг. Начинались места опустошенные смертоносным вихрем Тунгусской катастрофы.