По следам знакомых героев
Шрифт:
— А не хотите ли, — вкрадчиво предложил он, — попытаться исправить эту ошибку Грибоедова?
— Я?! — изумился Уотсон. — Каким образом, дорогой Холмс?
— С помощью нашей машины, разумеется, — улыбнулся Холмс. — Это не так уж трудно. Вам потребуется только заложить в нее соответствующую программу. А уж все остальное она сделает сама.
— Идет! — решил Уотсон. — Только, чур, одно условие. Чтобы мне не пришлось опять говорить стихами.
— Пожалуйста, — пожал плечами Холмс. — Если угодно, мы с вами вообще можем молчать. Будем только смотреть, да слушать, да мотать на ус.
Гостей на балу у Фамусова было так много, что для Холмса и Уотсона не составило труда затеряться в их веселой шумной толпе.
Спрятавшись
Скалозуб ответил на этот вопрос вопросом:
— Кто разгласил?— Ах, сударь, все! — отвечала Хлестова.
Скалозуб величественно продолжал:
— Я вас к тому спросил, Что слух сомнителен. Сомнителен тем боле, Что все об нем твердят.Тут вмешался подошедший Фамусов:
— О чем? О Чацком, что ли? Чего сомнительно? Я первый, я открыл. Давно дивлюсь я, как никто его не свяжет! Попробуй о властях, и нивесть что наскажет! Чуть поклонись, согнись-ка кто кольцом, Хоть пред монаршиим лицом, Так назовет он подлецом…Фамусов выпалил все это одним духом, обращаясь преимущественно к Скалозубу и явно ожидая от него поддержки. Но поддержки не последовало. Выслушав Фамусова. Скалозуб презрительно сказал:
— И только-то? Ну, эта пуля — мимо. Связать его хотели вы? За что? За острый ум? Иль только лишь за то, Что подлецом честил он подхалима?Фамусов слушал эту неожиданную в устах Скалозуба гневную тираду разинув рот. А Скалозуб распалялся все больше и больше:
А впрочем, тут и впрямь сойдешь с ума! Давно уж я жестокой ждал расплаты… Нет, сударь, вы ни в чем не виноваты, Распорядилась тут судьба сама. Вы правы: из огня тот выйдет невредим, Кто с вами день побыть успеет, Подышит воздухом одним И в ком рассудок уцелеет. Будь я умен, как Чацкий, в тот же миг Бежал бы прочь от вас, не оглянулся…Хлестова испуганно воскликнула:
— Ах, батюшки! Никак и он рехнулся!Фамусов в ужасе схватился за голову:
— И этот тоже начитался книг. Бумажной наглотался пыли… Сергей Сергеич! Это вы ли?А Скалозуб продолжал ораторствовать не хуже Чацкого:
— Вы скажете, зачем я скрыл от вас Свой образ мыслей? Блеск своих талантов? Все это заслонил от ваших глаз Блеск эполет, сиянье аксельбантов. Мундир, один мундир! У вас в быту Он заслонял, расшитый и красивый, Высокую, иную красоту! ЗаВ этот страстный монолог Скалозуба уже давно с интересом вслушивался подошедший Платон Михайлович Горич. Необыкновенное душевное волнение отражалось на его лице. А когда дело дошло до сброшенной маски, он не выдержал. Заключив Скалозуба в объятия, он троекратно его облобызал и заговорил:
— Сергей Сергеич! Дай тебя обнять!.. Тут Чацкий стал мне давеча пенять, Что я в отставку вышел и женился, Душою измельчал и обленился… Я втайне думал: «Старый друг, ты прав, Но ты ведь знаешь мой покойный нрав. Мне нынче за тобой уж не угнаться, Оставь меня, не стоит и стараться!» А как тебя послушал, — веришь, друг? Опять заговорило ретивое! Ну, думаю, уж пусть нас будет трое. Возьмите и меня в свой тесный круг. Коль Скалозуб решился, так и я Всей этой нечисти теперь не дам потачки. Спасибо вам, любезные друзья, Что пробудили вы меня от спячки!Хлестова испуганно перекрестилась, словно перед нею вдруг явился сам сатана:
— Еще один! И он с ума спрыгнул! Ну как не вспомнить тут о карантине? Ох, этот Чацкий! Всех с пути свернул! — А вот и сам он. Легок на помине…Последняя реплика принадлежала Фамусову. Обернувшись к подошедшему Чацкому, он сказал:
— Что, сударь? Рад, что всполошил весь дом? По всем углам разнес свою заразу.Чацкий ответил:
— Свежо предание, а верится с трудом… Что тут стряслось? Уж говорите сразу.Скалозуб решительно вышел вперед:
— Нет никаких резонов нам молчать. Скажу, как подобает офицеру: Вы нас в свою перекрестили веру. Вот вам моя рука!Платон Михайлович кинулся к Чацкому:
— Друг, дай тебя обнять!Чацкий растроганно отвечал:
— Друзья мои! Прекрасен наш союз! Но вправе ли вы жертвовать собою? Я одинок. Я смерти не боюсь. Но вы… Ведь это вам грозит петлею!Платон Михайлович, не выпуская его из объятий, заговорил с уже вовсе не свойственным ему пафосом:
— Я тебе отвечу, друг дорогой! Гибель не страшная в петле тугой. Позорней и гибельней в рабстве таком, Голову выбелив, стать стариком. Пора нам состукнуть клинок о клинок! В свободу сердце мое влюблено!