По следу единорога
Шрифт:
— Думаю, на север. Я не сумел нагнать его, чтобы убедиться в этом окончательно. — Открыв дверь, Мэллори высунул голову на улицу, обнаружил, что видимость по-прежнему нулевая, и решил подождать еще пару минут, прежде чем снова двинуться навстречу ветру и снегопаду. — Я еще ни разу не видел такого маленького коня.
— Я не всегда был так мал, — ответил тот.
— Да?
Конек горестно покивал головой.
— А что случилось? — полюбопытствовал Мэллори.
— По моему виду не скажешь, но я был беговой лошадью.
— Может, я и видел тебя на бегах. Я бывал в Белмонте
— Да я был не очень-то хорош. Когда я родился, на меня возлагали большие надежды, но я изрядную часть своей карьеры провел, бегая в местах вроде Тристлдауна, Латонии и Фингер-Лейкс.
— А как тебя зовут? — спросил Мэллори.
— Вас интересует имя, которое мне дал владелец, или настоящее?
— Пожалуй, настоящее.
— Эогиппус.
— Ни разу о тебе не слыхал.
— Я бегал не под этим именем. Это имя я избрал, когда понял свое истинное предназначение; — Фыркнув, Эогиппус продолжал:
— Как я сказал, я был не очень хорошим бегуном.
— Похоже, ты как раз из разряда тех лошадей, на которых я всегда ставил, — холодно заметил детектив.
— Мой владелец и тренер делали все от них зависящее, чтобы помочь мне добиться успеха.
— Например?
— Первым делом они выхолостили меня.
— И это придало тебе прыти? — с сомнением поинтересовался Мэллори.
— Это придает мне прыти, когда я вижу приближающегося ветеринара, вот что я вам скажу, — с горечью молвил Эогиппус и заржал; эхо его ржания долетело из сумрачных глубин конюшни, словно вздох. — Едва я оправился, меня вернули на ипподром.
— Может, им следовало испробовать шоры, — предположил Мэллори.
— Пробовали.
— Помогло?
— Шоры помогают лошадям, которые озираются по сторонам и отвлекаются от дела. Я был не таков. Я вкладывал душу в каждый свой шаг. А шоры лишь заслоняли от меня две трети мира, и только. — Он помедлил. — Потом в ход пошли медикаменты.
— Запрещенные законом?
— Совершенно законные, — покачал головой Эогиппус. — Мой тренер считал, что у меня болят мышцы, а лекарства должны были заглушить боль. — Он снова заржал. — Они искалечили мою сестру, которая и помыслить не могла, что у нее воспалена лодыжка, пока не порвала связки. Но я-то был совершенно здоровым!
— Просто медленным, — подсказал Мэллори. Конек печально покивал головой и несчастным голосом подтвердил:
— Просто медленным.
— Что ж, не каждому коню дано быть Сиэттл-Виражом.
— Он был моим дядей, — сообщил Эогиппус.
— Правда? Я едва не разорился, пытаясь найти лошадь, способную обставить его.
— Когда он бежал по дальней прямой, деревья клонились к земле. — При этом воспоминании в голосе Эогиппуса зазвучало благоговение. — А я так отчаянно хотел быть похожим на него! Для того я и родился на свет — бегать настолько быстро, чтобы мои ноги едва касались земли, чтобы опережать ветер. Ах, как я старался! Я бегал до потери пульса, — он выдержал трагическую паузу, — но у меня просто не было способностей.
— И что же случилось?
— Однажды я бежал на третьеразрядном ипподроме в Нью-Мексико и уже отстал от лидера больше чем на корпус, как всегда
— Твой тренер плохо затянул подпругу.
— Точно так же подумал и я, но в тот же вечер заметил, что ясли с овсом будто бы стали чуточку выше. А когда помощница тренера пнула меня во время разминки на следующий день, седло опять съехало. Тогда-то я и понял, что уменьшаюсь. Всякий раз, когда меня били, я становился чуточку меньше. — Он помолчал. — В конце концов я стал слишком мелким для бегов, и меня списали, но я все равно продолжал уменьшаться. И тут наконец я понял всю правду: всякий раз, когда любую из лошадей хлещут плетью или дурно с ней обращаются, я становлюсь мельче. Вот тогда-то я и сменил свое прежнее имя на Эогиппус — первая лошадь. Во всех беговых лошадях есть что-то от меня, а во мне — что-то от них.
— И давно это продолжается?
— Уже лет десять.
— Да ты вроде бы не уменьшился за время нашей беседы, а ведь где-то на планете в это самое время непременно проводятся бега, где хлещут беговых лошадей.
— Так и есть, — подтвердил Эогиппус, — но теперь я крайне мал, и перемены во мне так же пропорционально малы и от недели к неделе едва заметны.
— А как тебя занесло в Центральный парк?
— Это конюшня для списанных беговых лошадей, избежавших мыловарни, — пояснил Эогиппус. — Большинство таскает тележки, а пара-тройка возит жирных мальцов по ездовым дорожкам.
— Только не говори, что ты возишь тележку!
— Нет, но здесь я живу в полном довольстве. Тут Мэллори услышал за спиной вполне отчетливый лошадиный смех. Обернувшись, он узрел вороного коня, вперившего в него взгляд.
— О каком довольстве тут может быть речь?! — изрек вороной. — Мы всего лишь сборище надломленных духом и телом кляч, дотягивающих свой срок по пути к могиле или фабрике собачьих консервов.
— Твои слова полны горечи, — заметил Мэллори.
— А как же может быть иначе? Не все же мы похожи на Эогиппуса, а уж тем паче на Меновара или Секретариата.
— Очень немногие лошади похожи на Меновара или Секретариата, — указал детектив.
— Это потому, что очень немногие так же здоровы! — огрызнулся конь. — Я был бегуном целых шесть лет и ни разу не сделал твердого шага, не провел ни дня без боли. Я привык чувствовать, как кнут жокея впивается в меня, в то время как я выкладываюсь, хотя ноги у меня сводит, а бабки прямо пылают огнем, и все ломал голову, чем же эдаким заслужил, чтобы Бог так люто ненавидел меня.
— Прискорбно слышать.
— Тебе не было так прискорбно в тот день, когда ты швырнул мне билеты в лицо, а тренеру велел порубить меня на корм рыбам.
— Я?! — удивился Мэллори.
— Я запомнил твое лицо на всю жизнь.
— Тогда прими мои извинения.
— Вот уж порадовал, — с упреком буркнул конь.
— На ипподроме я теряю контроль над собой, — смутился Мэллори.
— Только люди теряют контроль над собой на ипподроме.
Лошади — никогда.
— Это не совсем так, — мягко вклинился в разговор Эогиппус. — Бывают исключения.