По следу Саламандры
Шрифт:
Но, приглядевшись, девушка распознала в центральном круге очертания Европы. Обе Америки местных жителей, похоже, интересовали далеко не в первую очередь.
На карте не было знакомых по школьным атласам условных обозначений высот и глубин, названия которых Лена напрочь забыла.
И города вовсе не обозначались кружочками. Следы деятельности человека были прорисованы не менее детально, чем рельеф. Расчерченные сеточкой улиц поселения соединялись невиданной густоты сетью дорог.
Глаз автоматически
И тут ее ждали два сюрприза, которые ее поразили.
Во–первых, СССР на карте не было. Эта территория для картографа оставалась неизвестной. Очень бедно прорисован рельеф. Вот разве что реки узнавались. Никаких городов. И еще — если не пресловутый Железный Занавес, то какая–то важная для обитателей этого мира разделительная линия прихотливо и жирно струилась по Восточной Европе с севера на юг от «белых вод до черных».
Нельзя не признать, что и в этом мире европейцы недолюбливали все, что находится за Карпатами. Недолюбливали и побаивались.
С Британскими островами было проще. Но тоже: так, да не так! Лена без труда распознала силуэт «старушенции в капоре» — Английский остров с «котомкой» Ирландского острова у ног, но южнее — напротив полуострова Бретань — находился еще какой–то совершенно неизвестный остров, едва не с Англию по площади и густо населенный, судя по сетке дорог и городов.
Она подошла к огромному стеклянному глобусу на каменном, отделанном деревом с инкрустацией постаменте.
Большая рыба с оттопыренной нижней губой смотрела изнутри на Лену, шевеля плавниками, похожими на восточные расписные веера или крылья тропической бабочки.
На поверхности глобуса змеились рельефные континенты цветного стекла, с горами и реками, городами… Хрустальные кораблики пересекали моря и океаны.
«Значит…» — начала думать Лена, еще понятия не имея, что же это все значит, как ее окликнули.
Лена вздрогнула. Ей показалось, что была произнесена какая–то очень длинная фраза скороговоркой на непонятном языке, похожем на птичий щебет.
Оглядываясь на голос, Лена ответила машинально, но, что удивительно, на том же языке… Через какие–то секунды она поняла, что это был все тот же странный английский, разве что с необычным акцентом.
Голос сказал что–то в духе: «Добро пожаловать… Я рад приветствовать прекрасную юную леди в этот час»… и все такое прочее…
Там было что–то про место — магазин имел непроизносимое название, что–то про час, который тоже как–то эдак назывался, и про то, как именно — эдак и вот эдак — неизвестный рад.
А Лена выдала в ответ что–то из глубин подсознания в тон и в лад, дескать, уж она–то как рада очутиться в такое время в таком чудесном месте…
Ну просто ритуальный разговор Красной Шапочки с Серым Волком.
«Я здорово
И впервые закралось подозрение, что язык–то на самом деле только слегка напоминает английский, а она тем не менее как–то чудесным образом понимает, что говорят ей, и сама ухитряется говорить.
Из–за прилавка выходил к ней крупный, какой–то округло–уютный человек в бархатных горчичных панталонах с бантами у колен, с широкими помочами поверх кружевной сорочки, в белых толстых чулках, обтягивающих могучие икры и в исполинских туфлях с пряжками и широкими носами.
Он натягивал длинный жилет светло–коричневой кожи улыбался, вдевал в отверстия частые пуговички из треугольных акульих зубов, шевелил тонкими вразлет бровями, пышными вислыми усами на круглом лице и говорил, говорил, говорил высоким мелодичным голосом.
На расстоянии трех–четырех шагов человек–глобус встал в третью позицию и, всплеснув пухлыми ручками, поклонился. Ну натурально актер на авансцене, вышедший искупаться в овациях по окончании спектакля.
Он был огромен, многократно отражен зеркалами и как–то исключительно, располагающе, трогательно мил.
Вот только речь его, журчащая и всплескивающая, как хрустальный ручеек, резала слух и трудно поддавалась пониманию.
Спич, произнесенный хозяином магазина, был витиеват и прихотлив, быстр и многословен.
Звали его, как ни странно, Джейми Ксантон Гунн из древнего рода Гуннов Вэнексов, который восходит к древним Кэфтам, когда–то построившим древний прообраз Мира на архипелаге Среднего (Промежуточного? Средиземного?) моря.
Как его отец Брэм Холбрук Гунн, дед (череда имен) и все предки, он хранит ту ветвь Традиции, которая… и бла–бла–бла…
— Если выбор между правдой и красивой легендой, то выбирать следует легенду, — сказал Джейми Ксантон Гунн, — так учит Традиция. Именно легенда ведет к истине.
И он, конечно, не сомневался, что юная леди придерживается именно того же мнения.
Лена хотела было из вредности вставить, что ни фига он не угадал, и она вообще атеистка и придерживается марксистско–ленинского учения, но сдержалась, да и едва ли смогла бы вот так запросто перекрыть русло этого бурного, незамутненного смыслом потока слов.
Одиноко ему было, видимо, здесь. Ночь по–ночному мыслит. Психика меняется, восприимчивость становится другой, тонкие нити тянутся от каждой поры кожи в бездны неведомого, и чудовища крадутся во мраке. А ему, в привычном окружении бестий пучин, видимо, совсем не с кем было поговорить. И непременно делалось жутковато в такой–то обстановке. Вот он и вывалил на ни в чем неповинную Ленку все свое радушие.
Но все проходит, и этот поток словес иссяк.
Джейми стал говорить более медленно и внятно, а потом вдруг замолчал.