По старой дружбе
Шрифт:
— Что? — недовольно спрашиваю.
— Ты в последнее время сам не свой, — вздыхая, говорит мама. — У вас с Леной все хорошо?
— Прекрасно, — резко отзываюсь я, поднимая рюкзак.
Пока еще не придумал, как сказать родителям о том, что со мной происходит. И нужно ли вообще посвящать их в свою личную жизнь? Сомневаюсь, что они отреагировали бы адекватно, услышав о моей виртуальной девушке, которая оказалась великовозрастной женщиной, несчастной в браке. Или о том, как я напился, пытаясь забыть обо всем этом. И о том, как по той же причине совал язык в рот лучшей
— Значит, ты в курсе происходящего, — серьезно говорит мама, наклонив голову. — Надеюсь, ты делаешь все, чтобы ее поддержать?
Я почти спрашиваю: «Кого?», но вовремя вспоминаю, о ком идет речь. Мой мозг все еще дико тормозит. Выходит, у Венериной какие-то проблемы. Что ж, меня это не удивляет. Она всегда вляпывается в истории, и моя поддержка — последнее, что ей нужно.
— Мам, я правда опаздываю.
— Конечно. Иди, — она смотрит мне вслед и, когда я одна моя нога уже оказывается на лестничной клетке, громко произносит: — Дан!
Я поворачиваюсь к ней с нарастающим раздражением. Она ласково на меня смотрит и обхватывает себя руками.
— Я тебя люблю, — говорит она.
— И… я тебя, — интонация, с которой я это говорю, больше походит на вопрос, чем на утверждение.
Не помню, когда последний раз слышал от нее эти слова. Ничего не понимаю. Я не тороплюсь вызывать лифт и снова поворачиваюсь, чтобы спросить, все ли у нее нормально, но мама уже закрывает дверь.
Выгляжу я, мягко сказать, паршиво. Из зеркала в мужском туалете на меня пялится осунувшийся бледный незнакомец: рубашка не заправлена и помята, волосы торчат в разные стороны, даже глаза странного мутного оттенка, напоминающие воду в бассейне, где побывала целая футбольная команда после напряженного матча. На урок я все-таки опоздал, и заходить в класс, привлекая к своей помятой персоне всеобщее внимание совсем не хочется. Решаю отсидеться здесь до звонка и немного поразмыслить.
Но как только я забираюсь на подоконник, кто-то в средний кабинке издает странный хлюпающий звук, очень похожий на сдавленные рыдания. На моей памяти такое впервые. В мужском туалете может произойти всякое, но, чтобы кто-то пускал сопли, запершись в кабинке, такое даже в голове не укладывается.
— Э-э… — мычу я. — Кто здесь?
Звуки мгновенно стихают. Плаксивый конспиратор не желает разговаривать. Я все понимаю. Мало ли. Это может быть ребенок, перепутавший этажи или намерено поднявшийся на этаж «старшаков», чтобы немножко поплакать в одиночестве.
Я решаю выйти в коридор, чтобы не смущать плаксу, но, не доходя несколько шагов до двери, возвращаюсь обратно.
— Точно не нужна помощь?
Прислушиваюсь к тишине, но никто не отзывается. Может, мне вообще все это показалось?..
— Туалетная бумага, — писклявый голос застает меня врасплох, и я вздрагиваю, — закончилась.
Точно ребенок. Или… гм… или девушка.
Усмехаясь, беру сверток из другой кабинки и подсовываю под дверь. Изящная рука с едкими синими ногтями сцапывает туалетку и быстро исчезает.
— С-спасибо.
Она
— Ты же знаешь, что ты в мужском туалете? — интересуюсь я через дверь.
— Ой, правда? — кажется, это печалит ее еще сильнее, потому что я снова слышу, как она отрывает новый кусок туалетной бумаги.
— Не беспокойся, — быстро говорю я, чтобы хоть как-то исправить ситуацию. — Здесь только я. Можешь плакать, сколько хочешь. Я сейчас уйду.
В подтверждение своих слов я поворачиваюсь спиной и начинаю двигаться к выходу.
Сзади раздается звук отодвигаемой щеколды и удар распахнувшейся двери о соседнюю кабинку.
— Ты совершенно не умеешь утешать, — с упреком произносит она.
Я медленно поворачиваюсь, и мое сердце на какую-то секунду перестает биться. Никогда раньше я не видел эту девушку, потому что, клянусь, это хрупкое и нежное создание просто невозможно забыть. На ней белый пушистый свитер и обтягивающие синие джинсы. Миниатюрный носик весь красный, но это совершенно ее не портит, хоть и придает ей несколько беспомощный детский вид. Волосы золотистые, длинные, капельку вьющиеся у концов. Мне тут же хочется заключить ее в объятия и отметелить того, кто посмел ее обидеть.
Мы разглядываем друг друга несколько секунд, и она робко опускает влажные склеившиеся ресницы.
— Меня зовут Даня, — говорю я, потому что сейчас просто необходимо что-то сказать.
Обычно я представляюсь, как Даниил, но мне страшно, что малейшая резкость с моей стороны может прогнать это удивительное видение. Она поднимает глаза, и на ее лице появляется намек на улыбку.
— Влада.
— Тебе идет, — бормочу я, чувствуя, как начинаю глупо улыбаться.
Я вдруг вспоминаю, как выгляжу, и мне становится неловко. Наверняка, глядя на меня, она решит, что я — один из этих одноклеточных мажоров, вечно растрепанных разгильдяев, считающих неряшливость своей изюминкой, дескать, смотрите, какой я свободный бунтарь. Мерзость!
Она молча смотрит себе под ноги, и я думаю о том, что она вряд ли здесь учится. В этой школе я ни разу не видел настолько скромную девушку. Никаких тебе мини юбок и открытых топов в любой сезон. Скорее всего, родственница кого-то из учителей. От этой мысли мне невыразимо тоскливо: если я прав, вряд ли я в скором времени снова ее увижу.
— Я раньше тебя не видел, — я по-прежнему мямлю себе под нос и дико злюсь на самого себя.
— Первый день, — отвечает она с грустью и шмыгает носом.
По моему животу разливается тепло. Все-таки она здесь учится!
— Неудачный первый день, — я цепляюсь за эту мысль, как за спасательный круг. — Прекрасно тебя понимаю. Ты не представляешь, каким был мой!
— Вряд ли твоя мама без объяснений забрала документы из твоей родной школы и отправила тебя в другой город: знакомиться с отцом, которого ты никогда не знал.
Я таращусь на нее, приоткрыв рот.
— Извини, — добавляет Влада. — Не хотела вываливать это на тебя.
— Э-э… Все нормально. То есть, это, конечно, ненормально, но… В общем, ты меня поняла.