По ступеням «Божьего трона»

Грум-Гржимайло Григорий Ефимович

Хамийский оазис и теперь беден, а несколько лет тому назад он представлял повсеместно одни только груды развалин, среди которых, впрочем, уже начинал копошиться народ.

Эти же слова следует всецело отнести и к главному городу оазиса, т. е. Комулю. Китайские же города – Лоу-чэн и Син-чэн, расположенные бок о бок с мусульманским городом, переживали в то же время счастливый момент своей жизни: в них, в начале семидесятых годов, квартировали избалованные войска Лю-цзинь-таня, молодого генерала, стяжавшего себе очень быстро,

но нельзя сказать, чтобы заслуженно, репутацию прекрасного военачальника и администратора. В городах этих местились, впрочем, только высшие офицеры и съехавшиеся сюда же чиновники – правители будущих, пока еще не завоеванных, округов; солдаты же при помощи туземного населения выстроили себе временный город, обширные развалины коего бросаются в глаза каждому, кто только въезжает западной дорогой в Хами.

Громадное скопление серебра в таком крошечном городке, каким был китайский Хами до вступления туда войск Лю-цзинь-таня, совсем пересоздало и этот город, и всю окрестную местность. Здесь появились обширные заезжие тани, бесчисленные трактиры, дотоле невиданные богатейшие китайские лавки, вырос даже целый пригород, и в довершение всего появились здесь русские люди – приказчики бийских купцов. На запад от города местность украсилась парком, разведенным по приказанию Лю-цзинь-таня, далее здесь же был выкопан пруд, и – о диво! – для него специально сколочена была лодка, на палубе которой любивший-таки кутнуть генерал задавал пиры своим подчиненным. Мы застали уже только остов этой ладьи, но все же немало подивились ее ни с чем несоразмерной величине, придававшей характер полнейшей нелепости всей этой странной затее.

За солдатами Лю-цзинь-таня явились сюда сначала мелкие торговцы, а потом и более значительные коммерсанты – представители богатейших фирм Гуй-хуа-чэна, Калгана, Лань-чжоу-фу и других городов, рассчитывавшие срывать здесь огромные барыши. Но они обманулись в расчете. В 1883 г. последние лянзы ушли на Бэй-лу, чиновный люд поразъехался, и магазины, щеголявшие своем отделкой и переполненные ценными товарами, остались без покупателей. Товар этот, как говорят, с выгодой удалось впоследствии сбыть в Урумчи, но затейливые магазины остались, и теперь там, где некогда продавались шелковые ткани, торгуют по преимуществу сальными свечами невысокого качества, гастрономическим товаром и бакалеей.

Только под Новый год мы видали на синчэнском базаре оживление и толпу; в остальное же время он поражал царившими в нем безмолвием и пустотой. Подобное же безмолвие и пустота замечались и в остальной части Син-чэна, где жилых построек оставалось в наше время немного. Даже присутственные места оказывались здесь в развалинах, а кумирни, еще блиставшие позолотой и яркими красками, носили явные следы запустения.

Между Син-чэном и помянутым выше пригородом находится так называемый «северный» город – Бэй-чэн. Он занимает небольшую площадь, обнесен полуразвалившейся стеной и как от северного предместья, так и от Син-чэна отделяется рвами, из коих южный давно уже сгладился и ныне исполняет роль улицы. Внутри он заполнен развалинами, среди которых ютятся только несколько китайских семейств.

С противоположной, т. е. южной стороны, в западном углу, к Син-чэну примыкает небольших размеров импань; он также в настоящее время необитаем и потребовал бы для своего восстановления значительного ремонта. У импаня большая дорога в Турфан разветвляется: одна ветвь ведет в западные ворота нового города, другая, и в то же время главная, проходит сначала между ним и Луо-чэном, а затем вступает в небольшое южное его предместье, которым и идет между лавок до его южных ворот, точнее, до того места, где когда-то, может быть, были эти ворота. Вообще здесь не лишне заметить, что в Син-чэне, в настоящее время ворот не имеется; так что большая дорога в указанном месте непосредственно переходит в базарную улицу, которая и оканчивается в северном пригороде.

К югу от описанных двух городов с окружающими их отовсюду предместьями и несколько наискось к ним расположен

старый город – Лоу-чэн. При Лю-цзинь-тане он был заново обнесен стеною, которая размерами своими значительно превышает прежнюю. Ее общая длина равняется примерно двум тысячам шагов, высота – 6 1/2 м; она имеет трое ворот, снабжена двойной защитой и окружена рвом, шириной в пять и глубиной в 3 1/2 м. Лоу-чэн внутри так же безлюден и пуст, как Син-чэн; обширные пространства остаются в нем до сих пор не застроенными, и даже такие правительственные здания, как ямынь пристава (хами-тина), поражают здесь своим убожеством и ничтожными размерами.

Матусовский в своем «Географическом обозрении Китайской империи», с. 229, упоминает, между прочим, об основанном, будто бы, здесь «в последнее время» оружейном заводе, на котором, под руководством европейских техников, изготовляются даже ружья новейших систем для снабжения ими войск, расположенных в западных округах провинции. Известие это, однако, как кажется, лишено основания; по крайней мере, в наше время ничего подобного здесь уже не было.

Мусульманский город – Комуль, по-китайски – Хой-чэн, расположен на юго-запад от Лоу-чэна и на юг от турфанского тракта. Он невелик, окружен старыми, потрескавшимися и кое-где уже обвалившимися стенами и переполнен строениями, разделенными узкими переулками. Матусовский в помянутом выше труде говорит, что город этот «весь наполнен садами, среди которых и ютятся низкие глиняные дома с плоскими крышами». Я не сказал бы того же. Правда, в Комуле попадаются кое-где деревья, имеются и сады, но в общем он все же не производит приписываемого ему впечатления.

Вановская «урда» (дворец) помещается у северных ворот города. Это двухэтажное здание, одной стороной прислоненное к городской стене, над которой и возвышается несколько, а другими выходящее на небольшой внутренний двор, обстроенный флигелями, в которых помещаются: ямынь, службы, соколиная охота и, кажется, различные кладовые. В ряд с последними выстроены здесь и парадные ворота – «да-тань», выходящие на передний двор, вымощенный булыжником, обсаженный тутовыми деревьями и настолько узкий, что напоминает скорее улицу, чем двор. В общем дворец этот представляет, однако, помещение далеко не роскошное.

Открытая лестница, по которой нам пришлось подыматься во второй этаж, сложенная из косых и высоких ступеней, выглядела крайне неуклюже; следующая за тем комната – с кирпичным полом, голыми небелеными стенами, без всякой мебели, полутемная и в то же время грязная, производила даже прямо неприятное впечатление; и только уже за ней мы вступили в прилично отделанную горницу, служащую князю приемной. Убранная в китайском вкусе, с картинами по стенам и ковром на полу, она выглядела довольно нарядно и, что редко замечается на Востоке, казалась уютной. Впрочем, она служила приемной только зимой. В остальное же время почетных гостей принимали в садовом павильоне, выстроенном в китайском стиле и состоящем из нескольких комнат. Летом здесь, должно быть, очень хорошо, хотя сад невелик и разбит, как и все вообще сады туркестанцев, без всякого плана.

К западу от Комуля расположено фамильное кладбище хамийских ванов. Как на особую его достопримечательность указывали на усыпальницу над могилами Башир-хана и его сына. Это не особенно большое, облицованное зелеными изразцами здание напомнило мне, конечно в миниатюре, действительно грандиозное сооружение, возведенное в нескольких километрах от Кашгара, над могилами сеида Аппака-ходжи и его потомков, еще не так давно правивших Кашгарией.

Другая достопримечательность Хами – китайская кумирня, находящаяся в одном километре к северо-востоку от Син-чэна. Это действительно красивое здание расположено среди старого парка, на берегу пруда, в котором во множестве водились дикие утки (Anas boschas и Dafila acuta).