По теченью и против теченья… (Борис Слуцкий: жизнь и творчество)

Елисеев Никита Львович

27 ноября 1968. Долго разговаривал со Слуцким. Снова потянуло друг к другу. Он симпатичен.

17 ноября 1974 года. Слуцкий мил и добр.

20 марта 1986 года. 23 февраля утром скончался Борис Слуцкий. Одна из самых больших потерь».

Тем, кто лично знал Слуцкого и Самойлова, эти цитаты совершенно не нужны для доказательства их взаимной приязни и дружбы. Из того же дневника можно было бы привести немало записей о несогласии, о «холодных» разговорах и встречах, о том, что его «поэзия взращена политикой» и от этого он много теряет и т. д. и т. п. Но резкие и нелицеприятные споры о поэзии не свидетельствуют о враждебных личных отношениях. Слуцкий и Самойлов — птенцы из одного гнезда: предвоенного литинститутско-ифлийского содружества поэтов, в котором царил «гамбургский счет» и которое не позволяло себе в творчестве быть «обществом взаимного обожания».

Мы

не располагаем столь же большим количеством свидетельств и высказываний Слуцкого об его отношении к Самойлову как близкому другу. Слуцкий не вел дневника. Их частые встречи фиксировались Самойловым, и воспоминания о них могут создать впечатление односторонности оценки их дружественности. Но это ошибочное впечатление. Больного Слуцкого навещали люди, просившие разрешения прийти. Не всех он пускал, но Самойлова хотел видеть сам. Во время болезни Слуцкий пытался вспомнить прежде всего стихи Самойлова. Вот как об этом вспоминает Ирина Рафес.

«Однажды вошла в палату, а Боря сидит напряженный и сразу говорит:

— Нет памяти. Все утро не мог вспомнить строки из Дезькиного “Я — маленький, горло в ангине…”. Как я мог забыть, ведь это — классика!» [309]

Самойлов оставил о Слуцком воспоминания «Друг и соперник». Он их писал дважды и успел прочитать Слуцкому первый вариант.

«Слушая, он сильно краснел, что было признаком волнения. Выслушав, сказал несколько коротких фраз.

— Ты написал некролог… В общем верно… Не знал, что оказывал на тебя такое влияние…

309

Рафес И. Краткие воспоминания… // Вопросы литературы. 2002. Март — апрель. С. 320.

Воспоминания те я сейчас перечитал. Они не справедливы. Они написаны в раздражении. Думаю, их можно дополнить, исправить» [310] .

Этот первый самойловский текст подтолкнул Слуцкого к мемуарному очерку «После войны», где есть несколько чрезвычайно важных слов, относящихся к Самойлову и его воспоминаниям.

«Где я только не состоял! И как долго не состоял нигде. И так было десять лет — с демобилизации до 1956 года, когда получил первую в жизни комнату тридцати семи лет от роду и впервые пошел покупать мебель — шесть стульев, до 1957 года, когда приняли меня в Союз писателей.

310

Давид Самойлов. Памятные записки. М.: Международные отношения, 1995. С. 152.

Никто. Нигде. Нигде.

Может быть, хоть потомки учтут при оценке моих мотивов?

Мемуаристы не учитывают. Вчера Дезик читал мне свой мемуар со всем жаром отвергнутой любви, со всем хладом более правильно прожитой жизни.

Не учитывая» [311] .

О мотивах чего пишет Борис Слуцкий? Надо полагать, своего выступления на московском собрании, посвященном Пастернаку. Чего не учитывает Самойлов, по мнению Слуцкого? Бытовых обстоятельств, единичных фактов, которые важнее идей и идеологии. Самойлов пишет об идеологии Бориса Слуцкого, не обращая внимания на прозу жизни, на бытовые обстоятельства. А они-то для Слуцкого важнее важного. В новом варианте, опубликованном в «Памятных записках», Самойлов не скрывает, что их дружба прошла огонь, воду и медные трубы. Но в тех же воспоминаниях есть слова, свидетельствующие о взаимном признании таланта и права каждого идти своим путем.

311

Слуцкий Б. А. О других и о себе. М.: Вагриус, 2005. С. 177.

Борису Слуцкому, гораздо раньше, чем Самойлову, ушедшему из творческой жизни и из жизни вообще, не дано было дать общую оценку их отношениям. Это сделал Давид Самойлов в слове над гробом друга.

«Ушел Борис Слуцкий. Я немало мог бы сказать о нем. Мы дружили пятьдесят лет. Сегодня я скажу только о тех качествах, которые знают многие: честность, нелицеприятность, ум и строгость. Все эти качества являются частью поэтического и гражданского облика Слуцкого.

В военном

поколении поэтов, богатом яркими талантами, Слуцкий был одним из признанных лидеров. Он был не только другом, он был учителем своих сверстников. У него мы учились верности гражданским понятиям, накопленным еще в пору раннего формирования в трудные 30-е годы.

Один поэт говорил, что “фронтовое поколение не породило гения, но поэзия поколения была гениальной”. Если это так, то Слуцкий был одной из составных частей этой гениальности.

Слуцкий казался суровым и всезнающим.

Те, кто близко его знал, хорошо понимали, что под этим жестким обличьем скрывалась душа ранимая, нежная и верная. Слуцкий не терпел сентиментальности в жизни и в стихах. Он отсекал в своей поэзии все, что могло показаться чувствительностью или слабостью. Он казался монолитом и действительно был целен, но эта цельность была достигнута преодолением натуры негармоничной, раздираемой противоречиями и страстями. Слуцкий всегда считал, что идеал не терпит предательства, и никогда не менял своих взглядов.

Он так был устроен, что в каждой области духовной жизни должен был создавать шкалу ценностей, и наверху этой шкалы всегда было одно — высшая вера, высшая надежда и высшая, единственная любовь…

Рано появились в поэзии Слуцкого черты, которые до сих пор скрыты от многих читателей. Он кажется порой поэтом якобинской беспощадности. В действительности он был поэтом жалости и сочувствия. С этого начиналась юношеская пора его поэзии, с этим он вернулся с войны.

Я уверен, что именно так надо рассматривать поэзию Слуцкого, и черты жалости и сочувствия, столь свойственные великой русской литературе, делают поэзию Слуцкого бессмертной. Фактичность, которую отмечают читатели поэта, является в поэзии преходящей и временной. Меняются времена, меняется быт, меняется ощущение факта. Нетленность поэзии придает ей нравственный потенциал, и он с годами будет высветляться, ибо он составляет основу человеческой и поэтической цельности Слуцкого» [312] .

312

Самойлов Д. С. Памяти друга // Борис Слуцкий: воспоминания современников. СПб.: Журнал «Нева», 2005. С. 7.

Глава десятая

ШЕСТИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ

Слуцкий много времени и сил отдавал молодым поэтам.

Алтайский поэт Борис Укачин подробно вспоминает о творческой дружбе со Слуцким. «Мастер» не только переводил его стихи, не только помогал ему печататься, но и воспитывал его вкус, следил за тем, что он читает, бывает ли в театре, в музеях. Вел с ним обширную переписку.

Тамара Жирмунская вспоминает, что Слуцкий внимательно прочитал рукопись ее первой книги стихов. Отзыв был им написан «с таким пониманием и так доброжелательно». Вместе с тем она отмечает его строгость и «совершенную несклонность к сантиментам». Он «не был добреньким. Не тешил иллюзиями тех, кто дерзнул взять в руки поэтическое перо», но поддержал при приеме в Союз писателей. «Мог позвонить ночью и поздравить с выходом новой книги. Больной, из больницы как-то позвонил: — С вами говорит Борис Слуцкий… — дряблый, надтреснутый голос. А был — долгие годы — сплав серебра и стали. — Я все знаю. Одобряю ваше решение. Я к тому времени была исключена из Союза писателей… Такова была кара за мое намерение эмигрировать» [313] .

313

Жирмунская Т. Пекло // Борис Слуцкий: воспоминания современников. СПб.: Журнал «Нева», 2005. С. 443.

Его связь с молодыми поэтами Ленинграда могла бы составить отдельную главу. Он с надеждой следил за молодыми поэтами в литературных объединениях Горного и Политехнического институтов, которыми руководил Глеб Сергеевич Семенов. С интересом относился к начинающему Иосифу Бродскому, называл его «рыжим карбонарием». Звонил в московские журналы Б. Сарнову и Я. Смелякову, отвозил им стихи ленинградцев. Помогал изданию первых книг Глеба Горбовского и Леонида Агеева.

Слуцкий высоко ценил Семенова как «поэтического педагога», сумевшего собрать вокруг себя практически всю даровитую поэтическую молодежь Ленинграда. Познакомил их Лев Мочалов.