По теченью и против теченья… (Борис Слуцкий: жизнь и творчество)
Шрифт:
Глава пятнадцатая
БОЛЕЗНЬ
«Слуцкий вышел из жизни, как выходят из комнаты, чтобы попасть в Дантов ад. Телесная оболочка продолжала существовать еще девять лет. Получше, похуже, одна больница, другая, межбольничные промежутки, доживание у брата Фимы в Туле — все это внутри болезни. Даже думать, каково ему, и то было страшно. Видеть почему-то легче. Быть может, от похожести на самого себя, той, что долго обманывала и питала надежды» [355] — такими точными и глубоко прочувственными словами выразила Галина Медведева то, что ощущали близкие и друзья Слуцкого, остро переживавшие
355
Медведева Г. И. Жгучая сила // Знамя. 1999. № 5. С. 113.
Конец тяжелых продолжительных болезней, особенно у людей, провоевавших всю войну, раненных в бою и переживших не один удар судьбы, известен. Но у болезни есть начало и протекание — только после этого наступает известный конец. К поэту это может быть отнесено с большой оговоркой: поэт умирает, когда перестает писать. В случае со Слуцким это произошло задолго до физической кончины, за девять лет до смерти, в 1977 году.
Но были долгие годы болезни, во время которых, превозмогая тяжелые последствия ранения, фронтового напряжения, постоянно мучившие его головные боли и бессонницу, а по некоторым признакам и наследственные недуги (мать Слуцкого умерла от глубокого склероза мозга), Борис Слуцкий создал свою могучую поэзию, свой «поэтический материк» (Ал. Симонов)
Болезнь начала проявляться вскоре после окончания войны. В первый свой отпуск с фронта Слуцкий был еще бодр, деятелен, хотя и не скрывал от самых близких друзей, что страдает бессонницей и головными болями. Возвратившись из отпуска, он пытался уволиться из армии, сознавая, с одной стороны, как он еще нужен армии, а с другой — понимая, что его нездоровье не позволит отдаваться полностью делу. Да и дело его жизни было совсем другим, — пришла Победа, и его стремление уйти из армии со всех сторон было оправданным. А болезнь все больше давала о себе знать. Письма становились все короче, без подробностей службы, с оправданиями невозможности «не только своевременно отвечать, но даже просто читать». Пришло время, когда Слуцкий не смог работать, часто болел. Состояние его здоровья вынудило армейское командование, ценившее его и долго не желавшее отпустить его на «свободу», 7 июля 1946 года «уволить гвардии майора Слуцкого Б. А. в запас (с правом ношения военной формы одежды)».
Вернувшись в Москву, Слуцкий был комиссован и признан инвалидом войны 2-й группы. 1947–1948 годы он прожил в Харькове, на «диване, на котором лежал круглые сутки, читал, скажем, Тургенева. Прочитав страниц 60 хорошо известного мне романа, скажем “Дым”, я понимал, что забыл начало. Так болела голова». В марте 1948 года Борис писал брату: «Дорогой Фима! По телефону всего не скажешь, решил написать о моих обстоятельствах! Продолжаю энергично лечиться — после курса ультракоротких волн мне сделали в больнице спинномозговую пункцию. Сейчас прохожу курс переливания иногруппной крови. Проф. Натанзон окончательно сдал меня, как выздоровевшего по его линии, невропатологу — проф. Литваку.
Существенных результатов пока нет.
Продолжаются ежедневные головные боли не очень острые и сильные, но достаточные для того, чтобы не давать мне заниматься чем-либо серьезным.
Болезни и лечения занимают почти все время.
В апреле (видимо, во 2-й декаде) я приеду в Москву. Нужно продлить инвалидность (она кончается через пару недель), уплатить взносы, оформить дела с военкоматом. Кроме того, если до этого времени я не почувствую значительного облегчения — похожу по московским специалистам.
Прошу тебя незамедлительно написать мне, смогу ли я пробыть
Целую тебя. Привет Рите и Леле с семейством. Борис».
И в другой записке: «У меня новости. Дашевский показал меня профессору Белкину, и тот назначил новое лечение. Из старых лекарств остались только ночные <по-видимому, от бессонницы>. Хожу теперь в поликлинику каждый день… Целую тебя. Борис».
Все это не помогало. Борис вынужден был согласиться на операцию, связанную с трепанацией черепа. Оперировал его известный московский хирург-отоляринголог профессор Бакштейн. Но и эта мера не дала ожидаемого радикального улучшения: продолжалась бессонница, головные боли.
Слуцкий был болен, но не позволял себе смириться с болезнью, подчиниться ей и перестать творить. Он работал, невзирая на болезнь, написал много более тысячи стихов.
Перестал он писать после смерти Тани — не сразу, но вскоре. И сразу не только признал себя безнадежно больным, но ощутил близость скорой смерти.
Мотив «нежелания жить» звучал и до того. В. Кардин вспоминает, как во время загородной прогулки и покупки в местной аптеке снотворного (оба мучились бессонницей) «Борис вдруг остановился и спросил, сколько надо проглотить таблеток, чтобы уже не проснуться.
Я на минуту опешил от вопроса, но через много лет понял его неслучайность» [356] .
Звучал этот горький мотив, как мы видели, и в стихах 1977 года.
После смерти Тани Бориса встретил на улице Семен Липкин.
«…Глаза у него были больные, неподвижные, он не смотрел на собеседника, пересохшие губы покрылись какими-то мелкими белыми точечками. Он сказал, глядя не на меня, а перед собой:
— У меня цензура выкинула из сборника шесть стихотворений. — Помолчал и добавил: — О вас и Инне слышал по радио. Ваш выход из Союза писателей не одобряю.
356
Кардин В. «Снова нас читает Россия…» // БС: ВС. С. 167.
Когда мы проходили мимо нашего дома, я позвал его к нам пообедать. Он отказался:
— Привет Инне. Я помню ее заботу о Тане. — Замолчал… потом прервал молчание: — Я был в поликлинике. Врачи мне не помогут. Я пропал.
— Вам прописали лекарства. Вы их принимаете?
— Я скоро умру.
Через некоторое время снова встретились на улице. В руках у него была сумка. Я опять позвал его к нам, он опять отказался, с безумным упорством просил передать привет и благодарность Инне. Сказал: “Я никого не хочу видеть. Кроме брата. Уеду к нему в Тулу. Я скоро умру…”
Я проводил его до дому. Он немного оживился, начал разговор на политические темы, вполне разумно, но глаза его были как бы из замутненного стекла, болезненными казались подрагивающие губы и даже усы. Одет был нормально, кепка, чистая куртка, но выбрит был плохо. Спросил меня:
— Вы пишете?
— Как это ни странно, и я, и Инна пишем много, как никогда раньше.
— И я пишу много.
— Почитаем друг другу? — Не могу. Я очень болен. Скоро умру» [357] .
357
Липкин С. Сила совести // Борис Слуцкий: воспоминания современников. СПб.: Журнал «Нева», 2005. С. 217–218.