По тонкому льду
Шрифт:
Когда начальник почты и завотделом скрылись за дверью, Андрей сказал:
— Черт их принес не вовремя. Тут, брат, такая петрушка… Демьян нужен вот так, — и он провел ребром ладони по горлу.
— Телеграмма есть? — спросил я, считая, что в данный момент это наиболее важное.
— Это само собой. Тут другое. — Андрей взглянул на дверь: не покажется ли новый гость. — Заходил Пейпер. Утром он видел Дункеля.
— Ты что?
— Да-да, Дункеля-Помазина, которого "уничтожил" Угрюмый. И видел не когда-либо, а сегодня, час назад. Стоял с
Я слушал ошеломленный. Я отказывался понимать.
— Что же получается?
— Не знаю. Надо срочно повидать Демьяна и доложить. Я вырваться не могу. Сейчас навалятся летчики и будут торчать до самого вечера. Придется тебе.
— Попробую.
— Валяй.
— А телеграмма? — спохватился я.
— На! — И Андрей дал мне спичечную коробку. — А это твое? — указал он на бутылку, стоявшую на скамье.
— Мое.
В этот раз я не придумал никакого предлога для отлучки и до конца занятий проторчал в управе. Собственно, я и не придумывал. Бургомистр проводил совещание, на котором присутствовали все руководящие работники управы. Только после занятий я заспешил в "Костин погреб".
Теперь мы проникали в него через заросшие травой руины завода и пожарной команды. Сначала надо было пройти мимо двора Кости и убедиться, есть ли условный знак, свидетельствующий о том, что в убежище входить можно. Я так и поступил.
На улице у своей усадьбы стоял Костя с незнакомым мне парнем. Я почему-то счел этого парня Хасаном Шерафутдиновым и не ошибся. Костя держал его за ворот сорочки и что-то говорил. Хасан внимательно слушал и смотрел на Костю, как смотрит пеший на конного. Он был на голову ниже Кости, но шире в плечах и значительно плотнее.
Мы уже знали, что теперь Хасана, названного Вьюном, и Костю не разольешь водой. Они в тот раз удачно провели операцию, бесшумно сняли часового и выбрали из трех ящиков гранаты. После этого выяснилось, что за Хасаном стоят еще два не менее отчаянных парня. Группа Кости сразу увеличилась чуть не вдвое.
Я обошел то место, где был угол дома, заметил условный знак — подпорку под яблоней, прошелся по параллельной улице, а потом скрылся в руинах.
В погребе я застал одного Наперстка. Демьян ушел рано утром и ничего не сказал. Надо было дождаться его. Я расшифровал коротенькую радиограмму. Решетов сообщал, что гостей следует ожидать в ночь с шестого на седьмое мая. Наконец-то!
Демьян появился в начале восьмого. Во рту его торчала погасшая самокрутка. Вид у него был усталый, измученный.
Увидев меня, он сразу оживился:
— Что случилось?
— Дункель-Помазин не убит. Сегодня утром Старик беседовал с ним.
Демьян резко вскинул голову и задержал на мне долгий взгляд.
— Вы видели Старика?
— Его видел Перебежчик. Он и прислал меня.
Демьян подошел к столу, пододвинул к себе разбитую фарфоровую пепельницу, положил туда самокрутку и с силой раздавил ее.
— Видно, Угрюмый шельмует, — сказал я.
Демьян сделал неопределенный
— Это очень снисходительный взгляд на вещи, товарищ Цыган. Новость имеет нехороший привкус. Боюсь, что Угрюмый окажется человеком, поворачиваться спиной к которому небезопасно. А я хотел вызвать его завтра на бюро. Н-да… Придется повременить. Вы давно видели Солдата?
Я ответил, что давно — в тот раз, когда меня посылал к нему Андрей.
— Как вы смотрите, справится Солдат с проверкой Угрюмого?
Я сказал, что Солдат — человек не без опыта и, если захочет, безусловно справится.
— Я его заставлю, — твердо произнес Демьян и нажал ладонью на стол. — Это будет последнее для него испытание. Кстати, он всегда был на стороне Угрюмого. Помните?
Я кивнул. Я хорошо помнил.
— А своим людям сейчас же дайте указание искать Дункеля. Надо привлечь Старика. И еще раз предупредите, что Дункель нужен нам только живой. У вас ко мне все?
— Да… хотя нет. Радиограмма, — я достал ее и прочел вслух.
— Сегодня, значит?
— Точно так.
— Тоже надо предупредить ребят. Очень хорошо, — он потер руки. — Эта бомбежка поднимет дух у людей.
Когда я выбрался из-под земли, уже вечерело. Клонящееся к закату солнце вызолотило горизонт и удлинило тени. Облитые его лучами стекла в окнах пылали. Всю дорогу к дому я любовался игрой красок. И после захода солнца червонные отблески заката еще долго догорали на небе. День теперь был велик, солнце гасло в восемь с минутами.
Вечер у меня был свободный. Я ввел Трофима Герасимовича в курс дел и прилег на койку с местной газетой в руках. А около девяти отбросил ее и вскочил с койки. Щемящий страх коснулся сердца. Я вспомнил, что кирпичный завод расположен в каких-нибудь трех кварталах от дома Гизелы, сразу за сосновым бором. А что значат три квартала при бомбежке, да еще ночью?
Как поступить? Не могу же я прийти к ней и сказать, что сегодня прилетят наши и что ей лучше покинуть свой дом? Не могу. Но если я даже умолчу о налете и просто посоветую ей уйти из дому, она может насторожиться. Безусловно: с чего вдруг я даю такой совет? Остается единственный выход: я сам должен увести ее из дому. Но опять-таки: куда, под каким предлогом? Это не просто. Мы встречались с Гизелой на улице, здоровались, иногда останавливались и перебрасывались несколькими фразами. Мы никогда и нигде не появлялись вместе. Куда же ее увести?
Я подумал, и в голову неожиданно пришла мысль. Через задние двери я прошел во двор. Сумерки уже плотно сгустились Хозяин и хозяйка допалывали грядку. Я обратился к ним с необычным вопросом:
— Что, если я сегодня приведу домой гостью?
— А ничего, — отозвался Трофим Герасимович, сидевший на корточках.
— Удобно?
— Кому?
— Вам, конечно.
Трофим Герасимович поднялся, уперся в бока руками, выпрямился и сказал:
— Было бы тебе удобно. Кто она?
Я сказал. Он знал уже о моей дружбе с Гизелой Андреас.