По тонкому льду
Шрифт:
Я постоял некоторое время, осваиваясь с полумраком, и постучал в первую дверь налево.
Меня встретила улыбающаяся женщина. С ее разрешения я вошел в комнату, сел на расшатанный стул и повел беседу. За стеной в коридоре все время улавливались какие-то подозрительные шорохи. Они меня нервировали. Я шагнул к двери, толкнул ее: прилипнув к косяку, стояла курносая девчонка лет двенадцати.
— Ты что здесь торчишь? — строго спросил я.
Она прыснула, прикрыла рот рукой и убежала…
Я обошел шесть квартир и покинул злополучный дом уже под вечер, усталый и голодный.
Предчувствие
Наконец дом на Старолужской улице остался далеко позади, и я вернулся в районное отделение.
Дим-Димыч все поручения Безродного выполнил. Автохозяйство дало Мигалкину блестящую характеристику.
Ветврач Проскуряков Никодим Сергеевич действительно жил в городе, но совсем недавно, месяц назад, умер.
Доложить результаты Безродному сразу не удалось. Запершись в кабинете, он что-то печатал на пишущей машинке.
Пользуясь передышкой, мы — я, Дим-Димыч и Каменщиков — сели в дежурной комнате и стали обмениваться мнениями. Для меня было ясно, что следствие зашло в тупик. Руководство управления допустило ошибку, согласившись с доводами Каменщикова и приняв это дело в свое производство. Пока я не видел под ним никакой политической подоплеки.
Вот если бы к убийству имели непосредственное отношение Мигалкин и Кулькова, тогда можно было бы что-то предполагать, подозревать. А сейчас вся эта таинственная история оборачивалась самым банальным образом. По-видимому, муж решил избавиться от своей благоверной — мало ли причин к этому, — завез ее в глубокую провинцию и тут совершил свой злодейский замысел. Правда, он почему-то прибег к такому необычному способу, как эмболия, но тут уж дело вкуса. Кому что нравится!
Я высказал свое мнение Каменщикову и Дим-Димычу и добавил, что было бы правильно немедля возвратить все материалы уголовному розыску.
Каменщиков запротестовал. Он, как и Безродный, придерживался точки зрения, что и Кулькова, и Мигалкин причастны к убийству, и был против возвращения материалов органам милиции.
Дим-Димыч согласился с Каменщиковым в той части, что материалы не следует возвращать милиции, по крайней мере до той поры, пока не станет окончательно ясно, что налицо чисто уголовное преступление. А относительно причастности к убийству Кульковой и Мигалкина мнение его не расходилось с моим.
— Мы должны, — сказал Дим-Димыч, — наметить себе минимум и осуществить его. Этим минимумом я считаю опознание убитой и установление личности ее спутника. Только тогда нам, возможно, удастся определить, с чем мы столкнулись: с уголовным или политическим преступлением. А сейчас мы топчемся на месте.
Младший лейтенант Каменщиков кивнул головой:
— Полностью согласен с вами, товарищ Брагин. Что же предпринять, чтобы выполнить этот минимум?
— Подумать надо, — ответил Дим-Димыч. — Задача слагается из двух частей: из опознания убитой и установления личности живого. Я бы на вашем месте мобилизовал сейчас все возможности и попытался выяснить: покинул город этот таинственный субъект или скрывается здесь? Можно
Каменщиков снова кивнул.
— Он мог рискнуть добраться пешком, но едва ли, — продолжал Дим-Димыч. — Скорее всего, воспользовался попутной машиной. Если так, то он облегчил не только свой путь, но и Нашу задачу. Выяснить, чьи машины за эти двое суток ходили в сторону вокзала, не такая уж сложная задача. Наконец, его могли видеть на станции Ведь говорит же Мигалкин, что у незнакомца запоминающаяся физиономия. Он покупал билет. Он ходил по перрону в ожидании поезда. Возможно, заглянул в буфет. Пассажиров на вашей станции не густо, и новый человек легко запоминается.
Мысль Дим-Димыча мне понравилась, и я попытался развить ее:
— А если он направил свои стопы не на станцию, а в другую сторону, то все равно прибег к машине.
— Конечно! — согласился Каменщиков.
Мы с увлечением принялись обсуждать новый вариант, и в это время вошел Безродный со стопкой бумаг под мышкой.
Он выслушал поочередно меня и Дим-Димыча и сказал:
— Я предлагаю арестовать Мигалкина.
Мы остолбенели от неожиданности.
— Предложение по меньшей мере неостроумное, — не сдержался Дим-Димыч.
— Об этом разрешите думать мне, — ответил Геннадий.
— Думайте, сколько вам угодно, товарищ старший лейтенант, — не остался в долгу Дим-Димыч, — но разрешите и мне иметь собственное мнение.
— Разрешаю, — съязвил Геннадий. — Только не носитесь со своим мнением, как с писаной торбой. На вас напала куриная слепота. Именно слепота! Кулькова призналась и дала показания, что была предупреждена Мигалкиным о появлении ночных гостей.
Лицо у меня, кажется, вытянулось. Раскрыл глаза пошире, чем обычно, и Дим-Димыч. Ни он, ни я, конечно, не могли и предполагать такого поворота дела.
— Что вы скажете теперь? — обратился к Дим-Димычу Геннадий.
— Ничего, — коротко изрек тот. — Прежде всего я посмею испросить вашего разрешения и ознакомиться с показаниями Кульковой.
— Пожалуйста! — с усмешкой ответил Геннадий, подал Дим-Димычу протокол, а сам достал портсигар и закурил.
Да, действительно, в протоколе черным по белому было записано, что Мигалкин, прежде чем отправиться на вокзал, зашел на квартиру к Кульковой и предупредил, что привезет двух гостей: мужчину и женщину. И все. Но, кажется, достаточно и этого. Значит, Мигалкин не тот парень, за которого я и Дим-Димыч его приняли. Значит, правы Безродный и Каменщиков.
— Кулькова тверда в своих показаниях? — спросил Дим-Димыч.
— Как это понять? — задал встречный вопрос Геннадий.
Дим-Димыч подумал, подыскал более мягкую формулировку и спросил:
— Не колеблется?
— Это не наше дело. Что записано пером, того не вырубишь топором.
Дим-Димыч пожал плечами:
— Не находите ли вы целесообразным, прежде чем арестовать Мигалкина, сделать ему очную ставку с Кульковой?
— Не исключаю, — заявил Геннадий. — Очная ставка неизбежна.