По тонкому льду
Шрифт:
За последнее время ничего нового в дело внесено не было, и оно лежало, ожидая своей участи. И вот передо мной встала задача — как решить его судьбу…
21 марта 1939 г. (вторник)
Сегодня утром, точнее, в полдень в буфете за одним столиком завтракали Фомичев, Дим-Димыч и я. Завтракали и болтали.
В буфет неожиданно вошел капитан Безродный. С той поры как стал начальником отдела, он обычно требовал завтрак и ужин в кабинет, а тут — пришел.
Все поняли, что пришел он лишь ради того, чтобы показать
— Привет! — бросил он всем сразу и на ходу обвел взглядом комнату. Единственное свободное место было за нашим столиком. Безродный занял его и громко сказал буфетчице" — Как всегда!
Это означало: стакан сметаны, два яйца всмятку и чай.
— Идут слухи, — заговорил я, — что вы решили отдохнуть?
— Пора! — снисходительно ответил Безродный.
Я искоса взглянул на Дим-Димыча. В его глазах прыгали чертики. Он нарочито медленно отхлебывал чай и энергично дул в стакан.
Буфетчица подала Геннадию еду.
На тумбочке в углу задребезжал телефон. Кто-то из ребят снял трубку и ответил:
— Да… буфет… Здесь! Хорошо. — И, положив трубку, сказал: — Капитана Безродного к майору Осадчему.
Геннадий шевельнул бровями, встал и, ни слова не говоря, вышел.
— Жаль! — произнес Дим-Димыч. — Я только хотел подбросить ему вопросик для поднятия настроения…
— Ох и штучка ты! — крутнул головой Фомичев. — Какой же вопросик?
Дим-Димыч охотно ответил:
— Я хотел спросить у Безродного, почему его мать, приехавшая в город, остановилась не у него, а у брошенной им жены.
— В самом деле? — удивился Фомичев.
Я и Дим-Димыч подтвердили. Это была правда.
— А в чем же дело? — допытывался Фомичев.
Я объяснил. Мать Безродного, узнав о разводе сына с женой, решила приехать и попросила сына выслать денег на дорогу. Безродный отвечал, что сейчас у него с деньгами затруднения и что выслать он не может. Мать обратилась к невестке. Оксана заняла деньги у меня, у Дим-Димыча, добавила к ним немного своих и сделала перевод. Старуха приехала прямо к Оксане, а когда узнала подробности развода, сказала: "Будем считать, что ты потеряла мужа, а я сына. Я останусь с тобой и с внучкой".
— Затруднения! — зло бросил Дим-Димыч. — Получает в два раза больше прежнего, алименты не платит и — затруднения!
Явно заинтересованный, Фомичев спросил:
— Как вы все это узнали?
Ответил Дим-Димыч:
— Видели его мать. Тихое, хрупкое создание со скорбным лицом и отрешенным от мира взглядом. Непостижимо, как такая кроткая лань могла породить шакала?
Разговор прервался: вернулся Безродный. И тут же меня вызвали к Кочергину.
Обычно вызов к начальнику отдела бывает неприятен. Неприятен прежде всего своей "таинственностью". Подчиненный не знает, зачем он понадобился, и, чувствуя за собой определенные промахи (а у кого их нет?), волнуется, заранее ожидает выговор или головомойку. Перед дверью кабинета он спрашивает у секретаря: "Как начальник сегодня? С какой ноги встал?" Именно так ведут себя подчиненные Безродного и некоторых других. Так вел себя раньше и я. Но с тех пор как стал работать под началом Курникова, а потом Кочергина,
Курников и Кочергин были, по меткому выражению Дим-Димыча, "чекистами особого склада". Они не переносили свои настроения на отношения с оперативными работниками. Их невозможно было "взвинтить", как Безродного, одной неудачной фразой, заставить кричать и стучать кулаком по столу. Они умели уважать людей, ценить в них главное — их человеческое достоинство. Поэтому даже в те дни, когда меня постигала в работе неудача, я шел на вызов начальника спокойно.
В кабинете, кроме Кочергина, никого не оказалось. Ответив на мое приветствие, он глотнул какую-то таблетку, запил ее минеральной водой, предложил мне сесть и спокойно потребовал:
— Докладывайте о Кошелькове.
Возвращаясь от Кочергина, я услышал, как захлебывается телефон. Меня охватила тревога. Быстро щелкнув ключом, я вбежал и схватил трубку. Но тут же успокоился: говорила Оксана. Она просила меня зайти к ней в обеденный перерыв. Ей нужно было посоветоваться по личному, но очень важному делу. Какому делу? По телефону она объяснить не хотела.
Тон Оксаны да и сама просьба удивили меня. Что могло произойти важное, требующее срочного решения? Уж не вздумала ли Оксана выйти вторично замуж? Но почему понадобился в таком случае мой совет?
В обеденный перерыв я забежал на несколько минут домой, поел на скорую руку и отправился к Оксане. У нее, к моему удивлению, оказались Дим-Димыч и Варя Кожевникова. Действительно, намечалось что-то серьезное.
Я поздоровался, разделся, сел и всем своим видом показал, что готов слушать.
Оксана приступила к делу без особых предисловий.
— Сегодня я узнала, что арестован мой отец… — сказала она.
Мы трое уставились на нее. Я ощутил, как по спине моей пробежал мелкий, очень неприятный холодок.
Первым заговорил Дим-Димыч.
— Как ты узнала?
Ей сообщила, оказывается, свекровь. По приезде она смолчала, а вот сегодня не выдержала, открыла тайну.
— Где он работал? — заинтересовался я.
Отец Оксаны, старый коммунист, комиссар полка в гражданскую войну, до ареста работал начальником политотдела одной из железных дорог на Украине. Что он ног совершить — ни ей, ни свекрови, ни тетке Оксаны, у которой жил отец, неведомо.
— Я знаю одно: на подлость отец не способен, — закончила она свой рассказ.
Я подумал: "Не слишком ли спокойно восприняла Оксана эту страшную весть? Ведь речь идет об отце, о самом близком, родном человеке! Как бы повел себя я, случись такая беда? Трудно сказать… Во всяком случае, я не смог бы держаться так спокойно… И почему Оксана решила сказать об этом именно нам? Она говорила по телефону, что хочет посоветоваться…"
Я перевел взгляд на Варю. Та сидела, положив руки на колени, и увлажненными глазами смотрела в одну точку. Глаза ее сейчас косили. На ум мне пришел разговор с Дим-Димычем. Я как-то сказал ему, что между Оксаной и Варей много сходства. Он возразил: "Все равно что луна и солнце. Первая только светит, а вторая и светит, и греет". Дим-Димыч, кажется, прав. С ним это часто случается. Он лучше разбирается в людях.