По ту сторону Бездны
Шрифт:
– У тебя есть зеркало?
– Найду, - он легко поднимается и выходит. Ненадолго, почти сразу он возвращается с зеркалом, но я успеваю почувствовать пустоту от его отсутствия. Анхен наклоняет зеркало так, чтоб я могла себя рассмотреть. А я смотрю, и все не могу поверить. Невероятно отросшие волосы топорщатся нелепым ежиком длиной сантиметра в полтора, но они есть, они растут!
– Анхен, но как же? Я же только утром смотрела, они едва видны были...
Он убирает зеркало и вновь садится рядом.
– Думаю,
– Пока серьезной угрозы для существования организма нет, он у тебя дремлет. А как только ситуация становится близка к критической - начинается экстренное восстановление. Причем, видимо, всех органов и систем, а не только тех, чье повреждение этот механизм «разбудило»
– Да?
– даже забавно.
– Так ты еще и полезен для моего здоровья? И если я вновь хочу себе волосы до середины бедра, то мне надо просто не вылезать из твоей постели?
– Мысль интересная, - он смеется.
– Но все же увлекаться пока не будем. У любого организма есть предел, и у твоего тоже, и он нам пока неизвестен, - вопреки обещанию не увлекаться, он наклоняется и целует меня в губы. Очень медленно, чувственно, обстоятельно. Изучая, кажется, каждый миллиметр моих губ, рта. И я растворяюсь в его поцелуе, мгновенно забывая о всех чудесах собственной регенерации, обо всем, что было, обо всем, что будет. Только губы его реальны, язык его - о, более чем!
– Знаешь, обычно вампиры человеческому здоровью вредят, - сообщает он мне, отстранившись.
– Но с тобой же абсолютно все переворачивается с ног на голову.
А я даже не сразу понимаю, о чем он. Только улыбаюсь, бессмысленно глядя на него и пытаюсь выровнять дыхание. А потом вспоминаю: как-то не сходится...
– Анхен, а ты сказал, что глубокий обморок - это стандартная реакция на секс с вампиром, но я же помню... я видела... тогда, в больнице... там было очень много секса, а в обморок никто не падал.
– Лар, ну я ж тебе тогда объяснял: их и было много для того, чтоб не было никаких последствий. Если мы в эту кровать положим еще человек пять, то в обморок гарантированно никто не упадет.
– Ааа... давай не будем. Я уж лучше немного попадаю.
– Не будем, душа моя, не будем, - он только улыбается.
– Я просто объясняю тебе механизм.
– Ну, тогда объясни и... про секретаршу... про ваш чудовищный обычай... там же вампиров двое, а дева одна, а в обморок она вроде не падает... или падает?
– Не падает. Хотя минут пять - десять чтоб прийти в себя бывает нужно. Наш «чудовищный обычай» полноценного секса не предполагает. Пара телодвижений, полторы капли крови, имитация, не более, - он спокойно пожимает плечами.
– Но, может, мы не будем возвращаться к тому, от чего ушли уже очень и очень далеко. Ты больше не
– Смеешься?
– улыбаюсь криво и горько.
– Я теперь в этом доме кто? Твоя рабыня? Полагаешь, это лучше, чем секретарша? И волноваться не о чем?
– Лара, девочка моя, хорошая, попробуй понять, - он берет мою руку, подносит ее к губам, целует кончики пальцев.
– Есть юридический статус. И есть реальное положение дел. Юридически - да, ты действительно являешься моей собственностью, я полностью за тебя отвечаю, и как самостоятельный субъект ты действовать не можешь. Но реально, Ларочка, я никогда не относился к тебе, как к рабыне, не отношусь и относиться не буду. Ты живешь под моим покровительством, да, но лишь потому, что по-другому тебе не выжить.
– А я хочу домой. Я так хочу домой, Анхен, - я не хочу выживать. Хочется просто жить. Как раньше.
– Ты привыкнешь, моя девочка. Ты привыкнешь.
– Да, наверное. Но так больно понимать, что я все потеряла, - не могу больше на него смотреть, поворачиваюсь на бок, к нему спиной.
– Не грусти. Ты жива, у твоего организма есть силы бороться за твою жизнь в любых обстоятельствах, значит, жизнь продолжается, и ты обретешь что-то новое, возможно - ничуть не менее ценное, - положив руку мне на плечо, убеждает меня вампир.
– Я имею право так говорить, Лара, я терял. Я знаю, как это горько. И знаю, что если смерти нет, то жизнь продолжается. Она другая, но она тоже достойно того, чтоб ее прожить.
Я не отвечаю. Он тянется за простыней, чтоб укрыть меня, и замирает, засмотревшись. Потом рука его осторожно опускается мне на попу, очень нежно, буквально двумя пальцами, гладит.
– Не надо больше, пожалуйста, - после всего сказанного ласки желания не вызывают.
– Что?
– задумчиво отзывается он.
– А, нет, моя хорошая, я не пристаю. Ляг, пожалуйста, на живот.
– Зачем?
– Клеймо. Дай я посмотрю, что с ним.
Слово, как удар, вызывает воспоминание. Обжигающая боль. Большая, чем возможно стерпеть. Вздрагиваю. Но ложусь, как он просил. А я и забыла. Оно не болело, и я заставила себя не вспоминать, не думать. И забыла. А его пальцы, значит, не попу мне гладят, но ожог на ней щупают.
– И как? Нравится?
– интересуюсь.
– Нравится, - спокойно отзывается он.
– Очень неплохо заживает. Полагаю, через пару недель не останется и следа.
– Правда? Это хорошо, - ну хоть что-то приятное он мне поведал.
Он наклоняется и целует. Прямо туда, где клеймо. А потом ложится щекой, будто на подушку, и лежит, не двигаясь, обняв меня за бедра.
– Анхен, - зову его.
– Кровь у тебя течет, - задумчиво произносит он, не меняя позы.
– Что?
– Не сильно, едва-едва. Скоро, наверно, совсем заживет твоя рана.