По ту сторону фронта
Шрифт:
— Ой, терпливый же ты, терпливый!
Так и звали его с той поры Терпливым.
Пока шел разговор с Терпливым, в лагере появились новые люди, судя по зеленым петлицам потрепанных шинелей, пограничники. Один прихрамывал, другой бойко прыгал на костыле: правая нога, очевидно, еще не держала его. Я видел, как, дойдя до Острого, он вытянулся, насколько позволял костыль, и, приложив руку к фуражке гражданского образца, отрапортовал:
— Товарищ заместитель командира отряда, старшина Василий Бутко прибыл после излечения.
— Садись,
— У меня не скоро залечишь. Тут тоже врачи есть. А я без дела сидеть не буду.
— Ну, ладно. Идите, отдыхайте.
Я спросил у Терпливого:
— Кто такие?
— Наши. Васька Бутко — Кульгой зовут — и Николай Безрук.
— Как же он на костыле?
— Ничего, справляется, даже на заданиях бывает. Он и от немцев из концлагеря так ушел.
— А сейчас откуда?
— Из Серхова. Там у пани Михайловской лечился.
— Что это за пани? Доктор?
— Наверно. Вдова генерала, а вот заботится о народе. Многие у нас ее благодарят.
Я не стал расспрашивать больше, но чувство жалости к партизану на костылях осталось. Да, вероятно, он не сидит без дела, помогает, работает, но насчет возможности участия его в наших опасных и трудных операциях я все-таки усомнился.
Мы с Острым собирались в Езерцы. Лошади были уже готовы, когда в лагерь на рысях въехали три всадника. Еще издали услыхал я вопрос одного из них:
— Дядя Петя здесь?
Я не узнал бы его, если бы Анищенко не подсказал:
— Да ведь это Василенко!
И верно: старший лейтенант Василенко знаком нам еще по Белому озеру. Но как он изменился!..
В памяти мелькнуло: когда мы принимали бойцов Каплуна, мне бросилась в глаза странная фигура в каком-то черном долгополом сюртуке, черных брюках навыпуск и тоже черной фетровой шляпе. Что за барин времен Гоголя? Казалось, что из-под этой шляпы обязательно выглянет Хлестаков или Чичиков. А на самом деле лицо у обладателя этого старомодного костюма было простецкое — широкое и румяное. Подошел этот человек ко мне вразвалку и не по-военному доложил, а промямлил:
— Василенко я, старший лейтенант.
Меня возмутили тогда и костюм, и манеры, и тон, недаром Батя говорил, что в партизанах люди иногда разлагаются.
— Какой же вы лейтенант! — вспылил я. — Вы совсем не похожи на военного!
В боевой отряд мы его не взяли, а назначили командиром над теми, кто в отдельном лагере проходил проверку и испытание. Для него это тоже было и испытанием, и проверкой. И он выдержал это испытание неплохо, понял, что в любых условиях командир не имеет права терять своего командирского облика.
Теперь он молодцевато спрыгнул с лошади, расправил складки на гимнастерке (да, теперь у него и костюм был настоящий военный) и четко, по-военному, отрапортовал. Он был начальником разведки в насекинском отряде и приехал с известием, что на отряд Картухина, расположенный к западу, на Павурском полигоне, фашисты начали сегодня большую облаву.
Я расспросил Василенко, какие ему известны подробности, и тут же (время было дорого)
— Берите человек семьдесят… Товарищ Острый, сколько вы можете дать?.. Двадцать?… Ну, а остальных возьмите у Насекина. И немедленно идите на помощь.
— Есть!
Четкий ответ, четкий поворот… Я не удержался:
— Товарищ Василенко, а помните, как вы мне докладывали на Белом озере?..
Василенко смутился.
— Ну, идите, идите. Вот теперь вы похожи на командира…
А через день мы с Острым явились к солтусу в Езерцы и получили от него необходимый для Острого документ.
На обратном пути я на всякий случай спросил Острого:
— Ну как, вы не раздумали?
И он без малейшего колебания ответил:
— Нет.
— Значит, надо собираться. Сегодня же. Ехать, очевидно, придется в Ровно, и там постарайтесь устроиться гестаповским агентом по железным дорогам…
Вместе мы обсудили последние подробности этой опасной экспедиции, вместе продумывали переодеванье. Ясно, что Острый не мог явиться к врагам в обычном своем партизанском виде. Переодели мы его чистенько и даже щеголевато, переодели всего, начиная с белья, запрягли хорошую лошадь в хорошую бричку — пускай думают, что он из богатеньких хозяев, тогда и его документу будет больше веры. Из оружия он взял с собой только наган, да и то>т ему не придется употреблять, если все будет в порядке: не этим оружием должен он бить врага.
Распрощались:
— Ну, счастливо!.. Ни пуха ни пера!..
И бричка затарахтела по неровной лесной дороге.
Борьба продолжается
Вернувшись девятого декабря на насекинскую базу, я узнал, что Василенко, посланный на помощь Картухину, встретил его этой ночью на берегу Стохода, на переправе. Отбив шестого и седьмого два нападения на свой лагерь, Картухин принял решение уходить, не принимая боя с превосходящими силами фашистов, и оставить между собой и врагом реку, многорукавный Стоход, совсем не замерзший в эту теплую осень. Это было лучшим вариантом. У Картухина вместе с группой Василенко не набралось бы и полутораста бойцов, а гитлеровцы двинули в лес до полутысячи — с минометами и орудиями.
Я собирался отправиться к Картухину, но, услыхав о моем прибытии, он сам приехал на нашу базу.
— Здравствуйте, товарищ командир!.. А уж я было думал бросить эти места и уходить к Бате.
— Не ждал я от вас… Испугались трудностей?
Картухин вспыхнул:
— Я испугался?.. А вы знаете, что тут делается? Насекин…
— Про Насекина я знаю… И все равно нельзя бросать порученный участок.
— Да нет, теперь я и не пойду.
Картухина я знал еще на Выгоновском озере, где его отряд, оперировавший под Барановичами, присоединился к нам. Когда Батя в сентябре 1942 года приказал мне подобрать группу для отправки на Украину, я поставил во главе ее Картухина. Батя послал его под Ковель к Насекину, а Насекин большую часть группы забрал в свой отряд. С оставшимися семнадцатью бойцами Картухин расположился севернее Павурска, на бывшем Павурском полигоне.