По ту сторону фронта
Шрифт:
Лев Иосифович решил переходить реку по льдинам. Отыскал на берегу длинную доску и небольшое бревно. Несмотря на холод, снял верхнюю одежду, привязал ее к бревну, а конец веревки — довольно длинный — накрутил на руку. Перекинул доску, как мостик, через закраину и в одном белье прошел по ней на ближнюю льдину, волоча за собой бревно с одеждой. Доску тоже перетянул к себе; она была неширока и в его сильных руках обратилась в шест, при помощи которого он перепрыгивал с льдины на льдину. Странное это было зрелище: большущий полураздетый человек с черной бородой (отросла за время скитаний) по ненадежным, движущимся льдинам пробирается на другую сторону огромной реки. Много потребовалось
Миновал середину реки. Горный берег ближе и ближе. И вдруг в каких-нибудь двухстах метрах от него очередная льдина не выдержала силы прыжка и веса Льва Иосифовича, треснула посередине, и он с маху окунулся в обжигающе-ледяную воду. Как огнем обдало. Будто железом стиснула мускулы начинающаяся судорога. Вынырнул. Ничего не видя, цеплялся за край льдины, пытаясь выбраться на нее. Ломались ногти, в кровь раздиралась кожа, а льдина ускользала и, как только он опирался на нее, погружалась в воду.
Первый, захлестнувший мысли испуг прошел быстро, и ясно стало: впереди смерть — просто смерть в холодной воде, в тисках судорог, среди льдин. Но человек, по крайней мере здоровый, никогда не мирится со смертью. И Магомет не мирился. Плыл, держась за льдину. Начавшаяся было судорога отпустила. Заметив накрученную на руку веревку, вспомнил об одежде, подтянул к себе бревно и тоже начал подталкивать его к берегу. Все это было неимоверно трудно. Коченеющие руки и ноги отказывались двигаться. Думалось: еще немного, еще секунда — и не хватит ни сил, ни упорства. И когда наконец он почувствовал под ногами дно, ноги перестали повиноваться. Судорога. На коленях, на четвереньках, ползком, захлебываясь и отплевываясь, кое-как выбрался он на твердый, смерзшийся песок.
Это было страшно: лиловый от холода, в мокром, облепившем тело и уже леденеющем белье, лежал он и корчился, не в силах подняться. И дрожал так, что все его большое тело билось, как у припадочного. Пальцы не гнулись, на ладони не мог опереться. И все же он начал ползать на локтях и коленях — только бы как-то двигаться, чтобы кровь бежала в жилах, согревая тело. Нелепые, странные и резкие рывки и толчки. Быстрее! Быстрее!.. Но медленно, очень медленно возвращались к нему теплота и подвижность.
Вот он встает. Ходит и топает, махая руками. Быстрее! Быстрее! Кто бы посмотрел со стороны, сказал бы: сумасшедший — а он просто кровь разгоняет…
Вот и пальцы шевелятся. Зуд пошел по рукам и ногам. Это значит, возвращается жизнь: с пару зашлись, как говорят.
Только теперь Лев Иосифович смог вытянуть из воды бревно с привязанной к нему одеждой. Развязал (это тоже нелегко оказалось), выкрутил воду, оделся и бегом бросился от реки, чуть было не ставшей его могилой.
В первых числах декабря оврагами, окольными тропками, памятными еще по детским играм, подошел Магомет к Сквире. Поднялся в гору. Начинало темнеть, но все здесь было ему знакомо. Вот и опытное хозяйство, в котором работал отец, — его мир, необыкновенные кусты и деревца, вокруг которых суетился он бывало, окапывал, подвязывал, закутывал на зиму, заботясь о них, как о живых, как о детях. Одинокими и голыми показались они сейчас Льву Иосифовичу. Не постарался старик. Почему? Здесь ли он? Жив ли?.. А в стороне, за изгородью, болтали о чем-то двое немцев — в тихом вечернем воздухе хорошо были слышны голоса. Они не обратили внимания на путника, а у него, когда он входил во двор, сильно заколотилось сердце. Задолго, еще до переправы через Днепр, он
Ход в комнаты был через кухню. В сумерках он увидел знакомую отцовскую мебель, но стояла она не на своих местах. Тревожный признак. Магомет кашлянул, чтобы обратить на себя внимание. Из комнаты вышли две незнакомые женщины — пожилая и молодая с ребенком. Недоброжелательно глядели они на нежданного пришельца.
— Скажите, пожалуйста, Магомет тут живет? — спросил Лев Иосифович.
Жестко и немного насмешливо молодая ответила:
— Э, ваш Магомет давно уж удрал с красными.
— Очень жаль. Хотелось повидать. Ну, будьте здоровы!
— До свиданья.
Он ушел. И вовсе ему не было жаль, наоборот — он чувствовал себя счастливым, узнав, что старики успели эвакуироваться. С легким сердцем закрыл он за собой дверь родного дома, хотя в Сквире у него больше не было никакого приюта. Никем не замеченный, выбрался он из темнеющего вечернего города и снова шагал, шагал, шагал. Ночь была черная, но здесь он не заблудится. Конечно, здесь, в знакомых местах, ему надо путешествовать ночью. А днем — скрываться от фашистов и от полиции.
Километров тридцать прошел он за ночь, а на рассвете нашел копну гречневой соломы и забрался в нее, чтобы переспать день. Сначала и задремал было, но ненадолго. Погода выдалась мозглая, ненастная: то и дело принимался дождь, а когда его не было, не давал покоя ветер. Гречневая солома — кудрявая, неплотная — ни от дождя, ни от ветра не защищает. Лев Иосифович раньше и не думал об этом, а теперь, когда, проснувшись от холода, догадался: в чем дело, было уже поздно искать другое пристанище: рассвело, дорога — рядом, на дороге — люди.
Бесконечным показался ему этот короткий зимний день. Коченел, ворочался в своей копне, ругал свою опрометчивость, клялся детям и внукам завещать, чтобы никогда не прятались от непогоды в гречневую солому. Еле дотерпел до темноты, а потом, чтобы разогреться, километров десять бегом бежал по заледенелой дороге.
В поисках старых надежных друзей, с которыми можно было бы начинать работу, пришел Магомет в половине декабря в село Липки Корнинского района. Житомирской области к родственникам своим Шпаковским. Несмотря на трудные времена, тетя Анеля — сестра матери — приняла Льва Иосифовича радушно и даже всплакнула, обнимая племянника.
— Лева, да какой ты стал! До чего довели вас эти изверги! Ну, раздевайся, родной, сейчас я тебя покормлю.
— Извините, тетя, я вам тут насекомых натрясу. Мне бы сначала помыться.
Нагрели воды, и вымытый, одетый в чистое белье скиталец в кругу родных почувствовал себя как бы вновь родившимся. Хорошо!.. А на сердце у него все равно было неспокойно. Он каждую секунду помнил, что принадлежит не себе, что явился не отдыхать, что ищет не покоя в теплой хате, а товарищей для борьбы.