По ту сторону фронта

Бринский Антон Петрович

— А не страшно было? — спросил я у Вани, когда он окончил свой рассказ.

— Нет. Только уж очень скучно.

Мне не хотелось отпускать Ваню от себя.

— Ну, теперь ты будешь моим адъютантом.

Некоторое время мальчик находился при мне. Бывало, только я сниму свой автомат, он начинает его чистить — очень уж ему понравилось это оружие.

Помню, с какой завистью смотрели на Ваню деревенские ребята, когда он появлялся вместе с нами. Но даже в скептических замечаниях: «Ну и партизан! Чего он может! Я бы тоже сумел!» — чувствовалось больше уважения, чем зависти. Еще бы! Он идет с большими настоящими партизанами, у пояса

его настоящий пистолет в желтой кобуре. И задания он выполняет настоящие. Ребятишки знали это. У Вани даже была своя, детская, сеть разведчиков, он от них многое узнавал: ведь иногда дети замечают больше взрослых. Бывало, они сами окликают его на околице: «Ваня! Ваня!» — и что-то шепчут ему тайком от больших. Или соберутся кружком, а он, как начальник, что-то объясняет, дает какие-то поручения. Тамуров глядит и смеется: «Вот Тимур и его команда!»

А бывало и так: мы остановимся завтракать в какой-нибудь хате, глядим — а Вани уж нет. Где? «На улице ваш герой, в снежки играет». Но это ненадолго: через пять или десять минут он опять с нами, опять серьезен и готов выполнять любое поручение.

Старшие, особенно старухи, иногда жалели Ваню:

— Ай-яй-яй, какой маленький! Как ты живешь в лесу! Ведь, наверно, холодно.

И тянется старушечья рука погладить белокурую головку.

Но Ваня не любил таких нежностей, обижался на эту жалость, глядел исподлобья и отстранялся от ласковой руки:

— Я совсем не маленький!.. Почему только взрослые могут быть партизанами?

Неподдельная обида звучала в его голосе. Ему вовсе не хотелось выделяться среди нас, хотелось быть таким же, как и все остальные партизаны.

Каждый боец нашего отряда по-своему заботился о Ване. Группы, возвратившиеся после боевых операций, приносили ему немудреные деревенские гостинцы: грушу, пару яблок, кусок какого-нибудь пирога, драченик. Каждый радовался, старался поговорить с ним:

— Ну, как ты жил, пока нас не было? Скучал?.. Тебе бы в школу ходить надо… А мы вот проходили деревней — пустая стоит школа, всю ее фашисты запакостили… Что ведь делают, гады!.. А ребенок вместе с нами страдает… Собаки рыжие!..

Ваня и сам чувствовал, что надо учиться, соскучился по школе. Садовский, видя это, принес ему откуда-то старенький учебник. Тамуров заглянул в книгу а присвистнул:

— Фью!.. Да это для шестого класса!

— Какую достал.

— Придется другую доставать.

— Ничего, Гена, — сказал Ваня, развертывая учебник, — я и по этой попробую. Тетрадку бы еще!

— За этим дело не станет.

Тетрадку добыли. И вечерами, при свете коптилки, Ваня целые часы проводил за учебником.

Потом стало теплеть, снег сошел, все зазеленело вокруг нашей землянки. И день прибавился. Жизнь лагеря сама собой переместилась на свежий воздух, под крышу уходили только ночью. Ваня со своим учебником перебрался на зеленый бугорок под березкой.

Там и застали мы его однажды, возвратившись из дальнего похода. Не сговариваясь, всей группой подошли не к землянке и не к костру, а прямо к этой березке и окружили Ваню. Он поднялся нам навстречу.

— Отдыхаешь? — спросил я.

— Да нет, он опять со своей арифметикой, — ответил за Ваню Тамуров. — Эх, профессор!

— И хорошо, — сказал Садовский. — А мы чего же здесь сгрудились? Мешать пришли?

— Нет, нет. Почему мешать? — заторопился Ваня. — У меня что-то не получается. Ты бы, Гена, мне помог.

— А что?

— Дробей-то

у нас не проходили, а тут — видишь…

— Вижу. Ясно. Чего же тут непонятного? Все к одному знаменателю… Да… не проходили… Как бы тебе объяснить?.. Ты лучше Терешкова спроси… Он студент, расскажет понятнее.

Позвали Олега Терешкова, и он сделался на некоторое время Ваниным репетитором. Но от прежнего учебника он отказался: этот еще рано, надо для пятого класса… И пока не достали необходимый учебник, репетитор сам диктовал ученику правила:

— Чтобы помножить дробь на дробь, надо… Написал?.. Надо числитель одной дроби помножить… Написал?..

Учеба не ограничивалась одной только математикой, и учебник арифметики не был единственной книгой, принесенной партизанами Ване из своих дальних странствий. Были и другие учебники, и просто книги для чтения — повести, стихи, но, конечно, случайные, что удастся достать. Как-то Перевышко долго смотрел на Ваню, читающего, шевеля тихонько губами, стихи, и не выдержал:

— А ты Маяковского знаешь?..

— Читал. Не помню. Трудно.

— Вот слушай:

Крошка-сын к отцу пришел, и спросила кроха: — Что такое «хорошо» и что такое «плохо»?

Ваня терпеливо дослушал до конца и сказал:

— Это я знаю. Это для маленьких.

— Хм… А тебе для больших надо? Ну, слушай для больших. Задумался, насупился, сморщил лоб так, что поперечные складки поползли от бровей кверху, и начал:

По небу тучи бегают, дождями сумрак сжат, под старою телегою рабочие лежат…

Сначала негромко, но потом разошелся и почти крикнул, взмахнув рукой, как бы указывая на безмолвные леса вокруг:

…Через четыре года Здесь будет город-сад…

Почти все, кто были в лагере, собрались на его голос: его декламацию любили послушать. И стихотворение о трудностях и о стройке, которая уже давно завершена там, в далекой Сибири, какими-то непонятными нитями связывалось с окружающей нас действительностью. И когда Сашка на полный голос кончил:

Я знаю — город будет, Я знаю — саду цвесть, Когда такие люди в стране в Советской есть!

казалось, что это пророчество относится и к окружающим нас лесам, и к городам, разрушенным фашистами, и к той жизни, которую мы будем восстанавливать, когда выгоним захватчиков с нашей земли.

* * *

Хорошо запомнился мне один из апрельских вечеров, когда я опять проводил совещание с группой народного ополчения. Человек двадцать собралось в хате с занавешенными окнами, керосиновая лампа бросала желтые отсветы на лица, и густые черные тени ложились на потолок и стены.