По ту сторону фронта
Шрифт:
Расспросив их как следует, я доложил Бате, и Батя согласился со мной. Так вступили в наш отряд украинец Сивуха, сибиряк Есенков и татарин Бурханов. И мы не ошиблись в них.
Остановились на несколько дней где-то между Плещеницей и Логойском. Неудачное попалось место, а может быть, время выдалось такое: некуда было деваться от комаров. Ни костры, ни куренье не помогали. Неисчислимые стаи, полчища, тучи этих маленьких хищников звенели над нами и ночью, и днем. Лезли в рот, в глаза, в нос, попадали в кружку с чаем, в ложку с супом. Закутаешься с головой — дышать нечем, а они пробираются где-то между складками шинели и
Отсюда Батя отправился под Молодечно, где у него была назначена встреча с Щербиной. Мы должны были его дожидаться. Пользуясь этим, я разослал бойцов на диверсии.
При выполнении одной из этих диверсий погиб хороший боец и верный наш товарищ ненец Иван Демин. Группа Перевышко, в которую он входил, должна была взорвать эшелон около станции Красное на железной дороге Молодечно — Минск. Местность там открытая: днем к полотну не подберешься, а ночью поезда почти не шли. Наши товарищи вышли к месту затемно и, спрятавшись в яме (вероятно, воронка от взрыва), долго лежали, дожидаясь, не пройдет ли поезд. Наконец увидели, что на станции Красное открыт семафор. Демин бросился с миной к полотну. А с другой стороны вдоль насыпи показались немецкие охранники. Они заметили партизана и побежали наперерез, стреляя на ходу. Не задумываясь, не жалея себя, Демин вставил запал в мину и бросил ее почти под колеса приближающегося паровоза. В ту же минуту раздался взрыв. Паровоз запнулся в развороченных рельсах, опрокинулся набок, вагоны полезли друг на друга. Грохот, лязг, треск… Задание было выполнено, но Иван Демин остался под обломками разбитого эшелона.
Сколько раз слушал я, как он делился с товарищами по отряду своими мыслями. Его, как и всякого, тянуло домой, в родную суровую тундру. Вот он приедет туда… Оленья упряжка остановится у знакомого чума, и он войдет, отряхивая с малицы снег. И, глядя в любимые лица, долго будет рассказывать, как в болотах и лесах далекой Белоруссии защищал от врага родное стойбище… Его тянуло домой, но дорога туда лежала через войну. Он сознавал это и все силы отдавал священной войне. И когда понадобилось, отдал и жизнь.
Вернулся Батя. Вместе с ним пришли Щербина, Черкасов, Немов. Пришли попрощаться с нами. Часть наших людей оставалась в отряде Щербины, а мы уходили дальше, продолжая свой путь на юго-запад. Два отряда построились друг против друга. Григорий Матвеевич коротко сказал о наших задачах.
— Ну, а теперь прощайтесь.
Шеренги нарушились, отряды перемешались на некоторое время. Рукопожатия, объятия, пожелания. Гавриков, заболевший по пути, не мог идти дальше и плакал, как ребенок, просил: «Возьмите меня, я выздоровлю по дороге». Но это было невозможно, пришлось приказать ему остаться.
Ко мне подошли Черкасов, Немов, который стал теперь его заместителем, и Ильин, работавший у них в отряде старшиной.
— Ну, — сказал Черкасов, — теперь добирайся до своей Украины. Надеюсь, что ты там еще повоюешь. А после победы встретимся.
Немов вспомнил, как мы отбивались от полицаев в Симоновичах.
— Спасибо за все, товарищ комиссар. Симововичского окружения я никогда не забуду. Теперь уж мы похитрее будем организовывать явочные квартиры. Подальше будем от сергеев-предателей.
А я сказал Ильину:
— Прощай, мастер на все руки! Спасибо за службу и за печи, которые ты ставил в наших землянках.
— Эх, лучше бы уж их и не ставить!
— Да, лучше не ставить!.. Вот, когда победим…
Короткая
— Становись!
И снова отряд построился.
— За мной!
И мы двинулись. Ни смеха, ни шуток — расставание всегда настраивает на серьезный и грустный лад. Оставшиеся смотрели нам вслед. Издали было видно Щербину с его черной бородой, высокого Черкасова и рядом с ним низенького Немова, а немного позади богатырскую фигуру Ильина, махавшего нам своей ушанкой. Прощайте, товарищи! Едва ли придется увидеться. Мы надолго покидаем эти места, но отряды, организованные нами, остаются здесь и дальше, до самого Полоцка. Не раз еще мы вспомним о них и, не зная о их судьбе, не имея от них известий, горячо пожелаем своим боевым друзьям новых удач…
Иван Крывышко, отправляясь в поход, захватил с собой, кроме заплечного мешка, ведро, в которое положил килограммов пять мяса и свой поварский черпак. Мясо вскоре израсходовали, но ведро он все тащил и тащил, несмотря на усталость. Совершенно лишнее, оно только мешало и раздражающе гремело на ходу, но повар с ним не расставался.
— Брось, — говорили товарищи. — Нашел с чем возиться!
— Нет, я донесу. Я вам в нем особенный суп сварю!
Не скоро дождались мы этого супа!
На привалах, когда другие и разговоров не заводили, падая от усталости, Крывышко развертывал свою «самодеятельность». Он и по воду сходит, и костер разожжет, и пищу приготовит, и других развеселит. Неутомимый говорун, он, казалось, был начинен героическими историями и забавными анекдотами, побасенками и шутками. Не хочешь смеяться, он рассмешит, не хочешь болтать, а он заставит. И вот отступает назад усталость, и легче становится на душе. Таких затейников любят бойцы! А Крывышко, кроме того, был верным товарищем, готовым, если надо, отдать последнюю рубаху, поделиться последним куском хлеба. И в деле он проявил себя неплохо. Все знали, что он убежал от фашистов, убив ломом немецкого инженера, руководившего восстановлением моста через Западную Двину. На его партизанском счету уже накопилось немало выведенных из строя телеграфных линий и взорванных мостов. Теперь ему хотелось пустить под откос поезд: он об этом говорил беспрестанно. Одно только мешало ему, одно только выделяло из нашей дружной партизанской семьи — его уголовное прошлое. Он старался забыть о нем, порвать с ним. И мы ему не напоминали. Но прошлое само напомнило о себе, толкнув Крывышко на тяжелый проступок.
Это было под Хотаевичами. Мы только что вступили в Западную Белоруссию и утром, на самой заре, зашли в одну из деревень. Крестьяне встретили нас приветливо. Разместившись по хатам, начали готовить завтрак. А Крывышко своим чересчур зорким глазом заметил, что у хозяина хаты, куда он попал, стоят на усадьбе ульи. Вот его и потянуло по старой привычке залезть втихомолку на чердак и нагрузить свое знаменитое ведро сотовым медом. Все это делалось с добрыми намерениями — для товарищей, для отряда, но делалось по-воровски, по-мародерски и так ловко, что никто не заподозрил вора.
Отряд позавтракал. Хозяева проводили нас за деревню, показали брод через реку Илию, сердечно распрощались. А потом, когда мы среди леса расположились на привал, Шлыков обнаружил мед в ведре у Крывышко и, возмущенный, доложил Бате. Батя вскипел:
— Построить отряд!
— Становись!
Удивленные и встревоженные люди вскакивали и торопливо занимали свои места. Крывышко, как всегда, стоял в строю с ведром, но, заслышав свою фамилию, поставил его на землю и вышел вперед с пустыми руками.