По ту сторону грусти

Пинчук Янина Владимировна

Когда она наконец подняла взгляд на Юрия Владимировича, он улыбался во весь рот, так и светился. Тем и "провинился" - Алеся ласково, но чувствительно ущипнула его за щёку: ведь, кстати, а вдруг он притворился? Мысль ужасно неблагородная, но кто ж его знает. Но высказать сомнение она сочла недостойным. А потому негромко велела: "Идём", - и повела его к Заречной кофейне.

Глава пятнадцатая

Игра

Там

подавали суфле из шпината, свежую пасту с базиликом, зелёный салат с мелкими сладковатыми креветками, куриное филе на пару, всё аристократично и сдержанно. А ещё, кроме кофе на самый взыскательный вкус, там был превосходный чай: улун с парным молочным запахом, жасминовый, напоминающий о сиесте, цитрусовый с цветочками флёрдоранжа и ещё один любимый, со смутным привкусом шампанского и васильковыми лепестками. По стенам были развешаны картины, и они периодически менялись, как в любой приличной галерее.

Андропов и сам не знал, как воспринять происшедшее на углу: ему было и радостно, и трепетно, и стыдно - да, ему снова стало нехорошо, но не так ведь, как утром, мог бы и перетерпеть, и Алесю не пугать, не провоцировать. Хотя провокация вышла такая... он замешкался, подбирая слова, вздохнул и решил не говорить даже "приятная" - слишком уж безлико и оттого немного пошло.

Он накрыл своей большой ладонью Алесину руку, лежащую на столе. Она опустила глаза с улыбкой. Юрий Владимирович так много хотел ей сказать, но всего лишь произнёс:

– Ты такая добрая. Такая хорошая...

Алеся, смотревшая в сторону, подняла голову и взглянула ему в глаза:

– Ну, разве это подвиг?

И почти с насмешкой: уж себя-то она явно доброй не считала.

– Нет, - возразил Андропов, - но...

И неловко оборвал фразу. Опять. Не хватает слов, а ведь он не самый косноязычный, если что. Снова растерянность.

Но Алеся истолковала по-своему. Она деликатно освободилась и взяла обеими руками его кисть, нагнувшись над столом:

– Мне кажется, тебя надо любить вдвое сильнее, чем обычного гражданина.

Она поняла. Председателя КГБ боятся, ненавидят - а она умиляется, как маленькому, жалеет, гладит нежными лапочками... как приятно - только бы не отпускала подольше...

Но им принесли чай. Алесины пальчики сползли с его руки медленно и вежливо; с официантом она обменялась приглушёнными бликами тихих улыбок: как будто говорила, что, вот, соскучились, не виделись так давно, он-то в Америке преподаёт, а она тут в Виленском универе аспирантуру заканчивает, дела семейные, никак не наговорятся, не наобнимаются, куда там аэропорт, прикосновения в первый день - острый дефицит, кровная тоска и кровная радость...

Мы с тобой одной крови, ты и я.

Только теперь он удивился: когда Стамбровская была в очках, а не в линзах (она уже объяснила ему, как используется это достижение

науки в быту) - то было в ней что-то очень родное, то, чего не было даже у его детей. Хотя, наверное, просто стиль: сами по себе длинные ноги, или высокий лоб, или плохое зрение - черты довольно-таки общие, весьма частые.

Но было и кое-что резко отличное: не антисоветское, но - литературное, историческое, отвлечённое. Сочетание серебряного и тёмно-синего, мелькнувшая (хоть на краткий миг) мантилья, кольца со скандинавским орнаментом, строгость позы, взгляда в отдельные моменты, но при этом в лице - тёплый, воздушный свет. И он сказал мальчишески-застенчивым тоном:

– Мне кажется, ты мой ангел. Наверное, хранитель.

И Алеся ожидаемо прыснула - так же, как при словах о её доброте.

– Что угодно, только не это. Хотя я польщена.

Чай оказался долгим. Они то и дело подливали из фарфорового чайничка, говорили, говорили.

– Как ты впервые узнала город?

Она задумалась: тщательно и скорбно, как человек, склонный к многословию и пытающийся урезать свой рассказ максимально безболезненно. Хотя ведь всё равно по живому, что уж тут врать.

– Я имела предубеждение. И почти что не хотела ехать.

– Почему?

– Знаешь, Вильнюс у нас считался прибежищем...

Она хотела сказать "хипстеров". Вместо этого произнесла:

– ...претенциозных, довольно бессодержательных, напоказ диссидентствующих бонвиванов. Фух. Как-то так.

– А-а, - понимающе протянул Юрий Владимирович.

– Знаешь, у нас это считалось максимально доступной Европой.

...А разве в СССР не было так же? Стоп. А разве Беларусь - не нарядная моделька Советского Союза?

– И вот странно, вроде я и сама к ним принадлежала, но вроде чуждалась. Никогда не была членом тусовки. Салона. Компании. Может, поэтому? Плюс ещё предубеждение, в итоге - "этот Вильнюс". Но той зимой мне очень хотелось вырваться, понимаешь, я ошалела от этой работы на производстве, я ненавидела весь мир, свою жизнь, я мечтала сбежать - и, хотя жалела денег, пустилась наутёк... Это было ещё до эмиграции, кстати.

Он может и не понимать. Скорее всего, - нет. Посмотри правде в глаза, Леся, вы люди разных поколений, более того, эпох, ему смешны твои экзистенциальные интеллигентские заморочки, для человека, воевавшего в Карелии, твои комплексы - шелуха, достойная презрения...

Но он почему-то слушал, и саркастически не переспрашивал.

– Казались волшебными даже обшарпанные желтоватые дома возле ж/д, когда подъезжали, даже дровяные сараи. И ещё какой-то мужик, который тащил груду хвороста на санках - сцена практически из книги сказок, так мне почему-то показалось. И ещё холмы. Знаешь, моя родина совсем плоская, ровная, как блин, из примечательного только леса и болота. Многие этнографы говорят, что потому у нас и характер такой, вялый и печальный.

– Ну, я бы не сказал, что ты такая.