По ту сторону грусти
Шрифт:
– Я всего лишь могла догадываться. Не знать, а чувствовать.
Наглая ложь.
– И что бы ты сделала?
А вот это уже колкий удар. Председатель не просто якобы сомневался в её способности расправиться с покушавшимся. Каким-то неизменным чутьём он нащупал болезненный вопрос - вмешательство. Алеся упоминала его только вскользь, а потом и вовсе отнесла к темам-табу и больше не озвучивала. Какая низость, эта подначка: а ты бы ввела собственный контингент (в виде себя) в Афганистан? Раз ты такая умная? Мм?..
Может, он и не это имел в виду. Тогда почему так обидно?
Алеся
– История не терпит сослагательного наклонения, - казённо проговорила Алеся, - я могу нечто сделать - сейчас.
– Ну и?
– тихо переспросил Андропов.
Господи, ну откуда у него столько яда? Такое чувство, что он и на душе осел...
– У меня свои методы, и некоторые тебе известны, - как можно ровнее произнесла Алеся.
Андропов сумрачно молчал. На его бледно посеревшем, будто растёршемся, лице трудно было прочесть какие-то эмоции, кроме утомлённости и тягостного смущения. Алеся через силу - почему так трудно?
– сделала несколько шагов к его кровати, наклонилась поправить одеяло.
– Мне не нужна твоя жалость, - сказал он ровным тоном.
Алеся еле сдержалась, чтобы просто убрать, а не отдёрнуть, руку.
Хорошо, пускай она шарлатанка наподобие Джуны. А ведь сам всё видел, и испытывал, и выспрашивал, убедился, какой она специалист. Ладно, не так уж важно. Это просто материалистическое общество, слишком сильна инерция. Может, он никогда до конца и не поверит, будет шевелиться хотя бы мельчайшая частица скепсиса в душе, как у Фомы неверующего. Страшнее и стыднее, если разгадал он её тайну и оттого возмутился.
Она сама втайне боялась, что раскроется источник её любви и трепета - а оттуда недалеко до унижения, боялась, а сама была безрассудно откровенна и нетерпелива, расточая нежности.
Чтобы ей было сладко и пронзительно-хорошо, ему должно быть хоть немножко плохо. Вот такой вывод сам и напрашивался, и если он на самом деле пришёл в голову - ох, горе...
– Ни о какой жалости речи не идёт, - искусственным тоном отчеканила Алеся.
– Я не собираюсь ничего такого делать. Ты лицо государственное, у тебя есть свой штат, в том числе врачебный. У тебя даже свой собственный прославленный медик в друзьях, я про Евгения Иваныча говорю. С ним я уж точно равняться не вздумаю. Речь идёт о сновидениях. Я вижу, ты не в духе... да я тоже слишком разволновалась, прости... Но ты бы хотел продолжать общаться?
Андропов медленно кивнул.
Боже, как официозно звучит это безликое слово "общаться" - после травно-медвяного, южного, невинного и незабвенного поцелуя в Крыму...
А неужели у всех так?
Сначала ненаглядные - а потом чужие?
– Ну вот, видишь. Чудно. Я об этом говорю. Ладно,
– Давай, - согласился он.
Впервые в его голосе прозвучало нечто похожее на интерес и доброжелательность. Алеся ощутила что-то вроде надежды.
– А последнее время... ты видел сны?
– Не особо. Какие тут сны...
Скорее, тяжкое забытье.
– И всё-таки?
– Ну, иногда. Но тебе там было делать нечего.
Она растерялась от догадки. А что, если б он не сопротивлялся, так по-дурному тратя силы на сопротивление, не отвергал её, не запирался, может, они бы вместе справились с кошмарами?! Но нет, опять эта паршивая номенклатурная скрытность! От этого хотелось скрежетать зубами.
– А сейчас?
– выговорила Алеся.
– Пустишь?
– Пущу, - честно пообещал председатель.
Ощутив ускорившийся ток времени, она прошептала:
– Мне пора.
И осмелела настолько, что всё-таки подошла и поцеловала его в щёку.
В коридоре послышались шаги, и ей оставалось только удирать через окно.
Ей вышвырнуло в метро. Очень странно, небывалым образом, ни разу такого не случалось. Понадобилось две минуты, чтобы установить, где она находится, а потом сообразить, что она промахнулась. В данном случае, не во времени, а в пространстве.
Алеся неверной суетливой рукой выудила телефон из сумки. После долгих гудков раздался голос Лоры. Алеся снова не стала слушать, что она там говорит.
– Некогда объяснять, езжай на Лубянку.
Через пятнадцать минут Лора принеслась со своего Рязанского проспекта, через двадцать минут они сидели в баре "Разведка" на Новой площади, и Алеся заливалась бурными слезами.
– Это катастрофа, Лора, понимаешь?!
– всхлипывала она.
Это был тяжёлый и долгий вечер. Официант был тактичен и почти безмолвен. Алеся могла сколько угодно корчиться в безутешности в обклеенном картами углу под сенью немецкого пулемёта. А потом их с Лорой деликатно проводили, словно действительно соболезнуя неведомой скорби, учтиво так попрощались, подали плащи...
А Алеся по возвращении испытывала решимость. Тупую. В хорошем смысле, потому что без раздумий.
В это время она много молилась и ходила в костёл - и в тот, что возле дома, и на Золотую горку. С отцом Тадеушем старалась избегать разговора, словно суеверно пытаясь что-то там "не спугнуть".
Она виделась с Юрием Владимировичем, и вроде бы оба они не злились уже друг на друга. Они больше не пугались, а, наверное, смирились: действительно, что есть, то есть, и с этим надо жить. Они в очередной раз, уже более вдумчиво, попросили друг у друга прощения. Хотя при этом точил иногда червячок: всё равно возникало чувство, что они отброшены куда-то назад, и придётся с определённой точки начинать сначала, а сначала уже нельзя, уже - так и хочется сказать: "здоровье не то", причём у обоих. Алеся всё чаще замечала у себя мелкие недомогания. Они были досадны. Но пока что не мешали жить.