По ту сторону грусти

Пинчук Янина Владимировна

Алеся не хотела думать и об источнике своей невиданной мощи. Более того, она не бахвалилась и скромненько помалкивала. Но шила в мешке не утаишь. И ладно бы банальная лярва или демон. Алесе и в страшном сне не могло присниться, что она может вызвать ревность и гнев главы легендарной зловещей секты.

Хорошо, что во время видения она не понимала, кто её соперник. Хорошо, что всё обошлось, ведь она могла быть уже мертва - а ведь даже не заметила, какой удар на неё обрушился. Он прошёл мимо. И достался совсем не тому, кому был адресован.

И вот тут-то Алеся снова обезумела от страха и отчаяния. К тому же, она сгорала от позора:

снова не справлялась, снова хотелось обрушить свою боль на кого-то, чтоб самой не сломаться.

Лихорадило от стыда, когда она набирала Лорин номер и договаривалась о встрече. Стыд в итоге всё и скомкал: Алеся не смогла даже досказать, решила просто спастись бегством.

К Юрию Владимировичу Алеся не пошла. Не могла и не смела.

Она терялась в догадках, чем убить своё горе. Полезла в шкаф, неверными руками достала несколько пакетиков, набрала кастрюлю воды, чуть не уронив в раковину. Поставила. Постояла в ступоре с полминуты. И бросила. И, на всё наплевав, отправилась в ближайший магазин за бутылкой красного. На омлет тоже не хватило сил, всё разваливается, всё наспех - бутерброды. Вела какие-то переписки, смотрела фильм с Ренатой Литвиновой, пила и ела. Унималось сердце. Расплывалась голова. Потом снова всё вспомнила. И захотела взвыть, но вместо этого её стошнило. С облегчением и пристыженной светлотой почистила зубы и упала спать. С утра голова не болела. Окружающее казалось не более искажённым и диковинным, чем за последние дни. На работу явилась вовремя, в бледно-розовой блузке с чёрными бантиками, с идеальным контуром губ и причёской, блестящей лаком, как леденец на солнце. На неё смотрели странно. Алесе очень не хотелось подбирать более точное определение взамен любимого паразитического словца. Шутки о наркоманах отчего-то казались плоскими.

Через час после обеда её скрутила внезапная боль. Алеся не застонала и не крикнула. Наверное, от шока. Она сидела, вцепившись в край стола, и едва дышала: словно кто-то невидимый засадил пониже поясницы обломок арматуры и начал там проворачивать и дёргать. Она действительно не помнила, как всё кончилось. Лишь бессильно уронила голову на руки и ощутила, как со лба стекает пот. Даже тушь вроде бы растаяла. Снова тошнило. В туалете ничего не вышло, тем было противнее. С отвращением и страхом сплюнув, Алеся, пошатываясь, ушла.

Кое-как добралась до дому, пытаясь понять, что с ней творится - неужели новое нападение? Никаких прозрений и ответов. Только настойчиво мигала внутри скучная лампочка: нет, на этот раз драматизируешь. Никакой особой мистики. Тогда в чём причина?

Дома захотелось свалиться, потому что ломило всё тело. Алеся не выдержала и распласталась прямо в прихожей. К ней подбежала на мягких лапках Франкита и тревожно замяукала. Её хотелось ударить, чтоб заткнуть. Алеся раньше никогда не испытывала к своей кошке такого чувства. Встала кое-как и поползла на кухню варить зелье, лишь бы какое, Господи, только бы уж как-нибудь это кончилось. Пока листала книгу с рецептами, вспомнила и Маресьева с отмороженными ногами, и тысячи раненых бойцов по обе стороны фронта - и колотилась от страха, потому что настолько плохо ей в жизни не было, она всегда слыла девочкой-которая-не-болеет. И потом Алеся, едва остудив, глотала горькие травы. К ним она ощущала непередаваемое омерзение, так же, как к бутерброду с колбасой, который так и принесла с работы. Колбасу доела Франкита, надрезав когтем целлофан.

Вечер был бесконечным. Алеся валялась

на кровати, иногда перекатываясь и сплёвывая прямо на пол горькой жижей, потом снова закрывала глаза, металась, молилась, разлепляла веки, дотягивалась до кружки и хлебала остывшую травяную муть, снова утыкалась лицом в покрывало, снова горела от жажды, как в пустыне, и снова раздиралась борьбой между желанием пить и гадливостью ко всему, что брала в рот. И упорно не желала звонить в скорую, просто гоняла по кругу одни и те же молитвы, перемежая их собственными обращениями, стонами, тихим скулящим плачем, и так желала, чтобы всё закончилось - неважно, как.

И Алесе казалось, что всё, с ней происходящее, - правильно, необходимо. Как заезженная пластинка, вертелись в сознании, подскакивали, загорались субфебрильными огоньками слова священника: "достойно это и справедливо", "достойно это и справедливо". С ней должно было это случиться рано или поздно.

С утра она не пошла уже никуда. И снова никто вроде не удивился. Начальник предложил ей наконец оформить больничный. Наконец, ага. Так значит, я настолько никуда не гожусь, что ты уже произносишь слово "наконец". Урод несчастный.

У Алеси теперь чаще случались вспышки злости. Даже капля, пролитая из чайника, или расстегнувшаяся пуговица могли стать причиной ярости. И летало у неё всё, что попадалось под руку.

Но мобильник просто игнорировала. До поры до времени. Когда снова зазвонил телефон, она подумала с тягучей мукой: может, шибануть им в стенку, как взбалмошная моделька или певичка? Нет. Сил хватило б лишь на то, чтоб скинуть его на пол. А там он будет разрываться и бить по ушам настырным тошным дребезгом.

– Алло! Лесь, привет!

Что-то разладилось. Реальность стала слишком прозрачной. Сначала нападение аль Сабаха, потом этот приступ, тут ещё Влада что-то учуяла.

– С тобой там всё в порядке?

О Господи, а фразочка наводящая! Как из тупого американского фильма: "Are you okay?".

– На больничном я, - буркнула Алеся.

– Ну я ж и чувствую, что-то не так. Что хоть с тобой?

– Ничего, - с раздражением выдавила Алеся.

– Так, ясно, - спокойно отозвалась Влада и положила трубку.

Но радоваться покою было рано. Через две минуты в зеркале проступила тёмная выразительная фигура, стянулись и обрисовались лицо, причёска, галстук - и вот Влада шагает в комнату, аккуратно обходя ковёр.

– Знаю, что я на работе, знаю, что это нагло, - тихо ворковала она, - ну и всё-таки. Да, товарищ, ну и вид у тебя. Траванулась чем-то?

"Своими чувствами". Шикарный был бы ответ. Алеся криво улыбнулась. И вслух произнесла:

– Не знаю. Что-то съела.

"Понятно", - вздохнула Влада и тактично, но деловито заглянула в чашку (что Алеся пьёт?), потом в холодильник (что ест?).

– В общем, верно, - подытожила она, - только с провизией совсем швах, в магазин бы сгонять, киселя, там, рису... Так, и один состав я тебе сейчас сварганю, скоро будешь как новенькая. Ничего, день сегодня "пустой", меня подождут.

Всё это она говорила тихо, неспешно, по-деловому.

– Знаешь, что?
– донеслось до неё с кровати.

Влада обернулась.

– Вы не обязаны вокруг меня крутиться, - прошипела Алеся.

– Но я не...

– Так бывает только в бульварных сочиненьицах! Вот героиня-"маладца" и все её обхаживают! Да кто тебя просил! Вали на работу давай!
– колотилась Алеся уже со слезами.