По ту сторону холма
Шрифт:
Больше всех был разочарован Губерт. Он раструбил по всему заводу, что Нарбутас придет завтракать, и в столовую уже набились молодые ребята из свободных смен, жаждавшие увидеть наконец старого кузнеца.
После его ухода Виткус сказал:
– Да, крюк еще не тот…
Копытов сказал невесело:
– А человек тот?
Стефан обратился к Слижюсу:
– Хоть бы ты, Костас, сказал Антанасу. Неудобно получается: пришел в какой-то
Слижюс задумчиво покачал головой:
– Я его разгорячил, а дальше он уж должен сам догибаться.
Стефан мрачно пробормотал:
– Или догнется, или сломается…
Копытов спросил испуганно:
– А ты как думаешь, Иозае?
Виткус ответил:
– Антанас есть Антанас…
– Ты опять за свое, – с досадой сказал Слижюс.
Он знал, что скрывается за уклончивым ответом Виткуса, и это выводило его из себя. Дело в том, что Виткус, как и этот мальчуган Губерт, считает Нарбутаса не совсем обыкновенным человеком.
«Эти два дурня, пожалуй, всерьез верят, – подумал Слижюс, – что обычные законы природы над Антанасом не властны».
– Это вы там у себя в старой кузне обросли мохом, – сказал он сердито. – А у нас в токарном, да и во всех новых цехах давно уже знают, что механизация продлевает человеку жизнь.
– Ну?! – искренне удивился Копытов.
Он был так молод, что мысль о смерти еще не приходила ему в голову.
Зайончковский подумал, что слова Слижюса – богохульство.
– Посмотрим, – сказал он неопределенно, – мы же еще не знаем, как все обернется с Антанасом. А не проводить ли кому-нибудь его домой?
Нарбутас запретил провожать себя. Ему хотелось побыть одному. Он не показывал вида, что взволнован. Но все в нем бурлило.
В глубокой задумчивости пришел он домой.
На крыльце сидела маленькая босоногая девочка. Засунув пальцы в рот и старательно надувая щеки, она осваивала разбойничий свист.
Увидев Нарбутаса, девочка испуганно вскочила.
Но кузнец схватил ее своей железной рукой и силой усадил рядом с собой на ступеньках.
– Нет, милая, – сказал он, – так у тебя ни черта не выйдет. Вот я тебе сейчас покажу, как свистел старик Кестутис, когда сзывал своих рыцарей к Зеленым озерам.
Нарбутас вложил пальцы в рот, да не два, а целых четыре, и, подмигнув девочке, свистнул.
Это был свист! Переливчатый, какой-то трехслойный и с такой залихватской пронзительностью, что
– Научить? – спросил Нарбутас.
Девочка смотрела на кузнеца обожающими глазами. Нарбутас не только обучил ее стопроцентному разбойничьему свисту, но и вдобавок подарил стекавшимся отовсюду дворовым ребятам ватную фехтовальную грудь, не новую, правда, но довольно хорошо сохранившуюся.
Дети целый день ходили за кузнецом как зачарованные.
Поработав на молоте недели две, Нарбутас вспомнил об Аготе Даргене.
Они шумно ввалились в закусочную всей компанией, как встарь.
Заказали кто что, а Нарбутас попросил бутылку своей любимой грушевой воды. На нем был новый щегольской костюм, галстук был завязан шикарным узлом, а шляпа лихо заломлена, совсем как когда-то.
Увидев его, Агота вскричала:
– О, где же вы пропадали? Уезжали? В командировку, да? Или в отпуск? Куда? Далеко? Наверно, на юг?
Она засыпала его вопросами, не дожидаясь ответов.
Зная это ее обыкновение, он молча улыбался и потягивал воду.
Да и все они посмеивались и переглядывались.
Но она настаивала:
– Где же все-таки были? А?
Нарбутас подмигнул Копытову.
– Саша, где же я все-таки был, а?
Молодой кузнец рассмеялся.
– Где он был, наш Антанас? Да там… – Саша махнул рукой вдаль. – По ту сторону холма.
Агота поняла это буквально: за холмами, окружающими Вильнюс, то есть где-нибудь в Валакумпяй, или в Веркяй, или в какой-нибудь другой дачной местности.
– Ну и как там? – разочарованно спросила она просто из любезности, желая показать, что интересуется его жизнью.
Нарбутас повторил с насмешливым изумлением:
– Как там? Мужчины, она спрашивает, как там.
Теперь смеялись все. Виткус утирал слезы и повторял:
– Потеха, мужчины.
Слижюс широко улыбался. Копытов хотел что-то сказать, но от смеха не мог выговорить ни слова.
Один Нарбутас не смеялся. Он вдруг помрачнел. Агота с удивлением увидела, что в глазах его мелькнул страх и лицо на миг потемнело, словно легла на него тень холма. Кузнец обнял одной рукой Слижюса, другой – Копытова. Потом упрямо мотнул головой и сказал с непонятной гордостью:
– Вот… Вернулся!
1958