По ту сторону костра
Шрифт:
— А не секрет, что произошло?
— В скалах у Радужного погиб Дзюба.
— Погиб? А когда ранили отца?
— Большего я вам сказать не могу.
— Значит, Леонид поэтому не уехал в город на работу?
— А вы почему задерживаетесь?
— Для нас важен именно сентябрь. Тема такая. Мне разрешили задержаться.
— Вы, Наташа, хорошо знаете Леонида?
— Когда-то дружили…
— Поссорились?
— Нет. Компании разные.
— Как это?
— Так… Поехал он в город учиться,
— Чье-то влияние, видимо.
— Ах уж это влияние!.. Как все просто — влияние! Слабая душа… Не верю я в слабые души, которые поддаются влиянию. Леонид — не телок. Нужна, по-моему, одинаковая сила воли, чтоб поддаться дурному влиянию или хорошему. «Ах, идти по хорошему пути трудно — будни, одно и то же». Ведь говорят так? Говорят. А что «будни», «одно и то же»? Мне, например, интересно узнать новое. И я каждый день узнаю. В науке. Просто в прочитанной книге. В фильме, спектакле, картине. Что может быть разнообразнее? Шалопайство? Гулянки? Вот уж где все абсолютно одно и то же!
— Вы так говорите…
— Как будто видела? Знаю? Да. Мне хватило двух недель. Это произошло два года назад. Деньги у Леонида появились. Говорил, отец дает. И тут же у него дружки завелись. Две недели смотрела я на эту «разнообразную» жизнь. Так можно жить, если ничего не любишь, даже себя.
— Эге-гей! — послышался из-за кустов голос Леонида.
Кузьме жаль было прерывать разговор с дочерью Самсона Ивановича, но еще нужно было поговорить с Полиной Евгеньевной.
— Ждем! — крикнул Свечин и добавил, обратившись к Наташе: — О нашем разговоре не надо никому рассказывать. И если что вспомните, то скажете потом.
— Конечно.
Выйдя к свету, Полина Евгеньевна и Леонид бросили у костра лапник. Наташа поднялась и ушла в палатку.
— Теперь я один прогуляюсь, — постарался бодро сказать Леонид.
Запись беседы с Полиной Евгеньевной инспектор начал с вопроса, не заметила ли она у Радужного чего-нибудь необычного, не присущего этому месту.
— Вроде бы нет.
— «Вроде бы»? Или нет?
— Нет. Конечно, нет.
Ничего нового из беседы с Полиной Евгеньевной инспектор не узнал. Но, заканчивая разговор с нею, Кузьма не мог отделаться от ощущения, что она не то чтобы умалчивает о чем-то, а просто еще не решила, действительно ли та деталь, которую она припомнила, заслуживает внимания.
Ночью Кузьма, спавший, как и Леонид, у костра, проснулся от того, что его теребили за плечо. Спросонья он не сразу понял, что его будит Полина Евгеньевна.
— В чем дело? — Он машинально достал папиросу, закурил.
— Скажите, товарищ Свечин… Дзюба, случайно, не отравился?
— Что? — Кузьма поперхнулся дымом и надолго
Леонид проснулся, посмотрел на них настороженно.
— Отойдем! — сказал Свечин. Поднялся, прихватил магнитофон.
Они отошли подальше от костра и остановились у ствола какого-то дерева.
— Почему вы так решили, Полина Евгеньевна? Откуда это вам известно? — сипло спросил Кузьма.
— Я до сих пор сомневаюсь: не ошибка ли мое предположение?
Попробовав затянуться, Свечин вновь закашлялся и отбросил папироску.
— Выскажите ваши предположения. Там подумаем, ошибка или нет.
— Я не могу ручаться на все сто процентов. Поэтому относитесь к тому, что я скажу, очень осторожно.
— Хорошо, хорошо… Так что вы хотите сказать? — поторопил ее Свечин.
— Там, у Радужного… Когда Наташа пошла за вещами, я осталась одна на пятачке, окруженном скалами. Я люблю смотреть на водопады. Так засматриваюсь, что у меня голова начинает кружиться.
— Хорошо, хорошо, — снова поторопил ее Кузьма.
— Да… Вот я и пошла к водопаду. И тут неподалеку от обрыва увидела бутылку. Вернее, склянку. Знаете, в таких хранят уксусную эссенцию. Ее специально в таких бутылках выпускают — трехгранных, чтоб не спутать… А знаете, как пресное в тайге надоедает? Соль да черемша вместо лука. И то не всегда ее найдешь. А склянка эта наполовину заполнена. Эх, думаю, дурак бросил. Возьмука ее на всякий случай…
— Да-да.
— Бутылка была заткнута. Я по привычке на свет поглядела. Жидкость по цвету показалась странной.
Открыла я склянку, палец смочила чуть-чуть — и на язык. Не эссенция. Запах петрушки. Ну, в общем, разобралась. В склянке из-под уксусной эссенции — сок веха. Яд.
— Вех? Что за вех?
— Цикута.
— Цикута?
— Да, та самая цикута, которой отравили Сократа, приговорив его к смерти. Та самая. Еще вех зовут мутником. У тех, кто его съест, мутится сознание. Или «гориголова» — при отравлении горит голова. А еще водяной бешеницей называют. Пострадавшие становятся очень беспокойными, как бы с ума сходят.
— Что вы сделали с бутылкой? — негромко спросил Кузьма.
— Выбросила. Выбросила в водопад.
— А… Черт возьми! Вот ведь не везет!
— Я предупреждала вас, товарищ Свечин, что могла ошибиться. Все это мне могло просто показаться. У меня и в мыслях не было анализировать содержимое. Решила, что дрянь какая-то в бутылке, и выкинула. То, что это был вех, я окончательно поняла только через час. Голова у меня раскалывалась. А ведь лизнула-то всего чуть-чуть. Наташе я не сказала.