По ту сторону Нила
Шрифт:
«Ялла» – значит «вперед» – единственное, пожалуй, арабское слово, которое англичане выучили за время похода.
«Как скот, – пронеслось в голове у Стивена. – Мы сгоняем их, как скот».
Он встретился взглядом с черными, как уголь, глазами одного египетского солдата. Заложив руки за голову, бедняга жался между своими товарищами, в то время как английский солдат что-то кричал им, размахивая перед носом пистолетом. На вид этот египтянин был, пожалуй, не старше Стивена, несмотря на бороду, у него было юношеское лицо с тонкими чертами. В его глазах застыл страх, тот самый, который еще несколько минут назад сжимал сердце самого Стивена. «Оставьте нам жизнь, не причиняйте зла!» – умолял взгляд египтянина.
Стивену стало стыдно, и он отвернулся.
20
Саймон застонал, быстро перевернувшись на бок, и схватил стоявшее возле походной койки ведро. В следующую секунду его вырвало. Кряхтя и задыхаясь, он снова лег на койку, однако ведра не выпустил. В этой палате от одной только вони желудок выворачивало наизнанку.
– Есть хорошая новость: это не холера, – простонал Ройстон с одной из ближайших коек и добавил: – Однако веселого все равно мало.
В животе у него ревело и булькало, а кишечник будто сжимали раскаленные железные когти.
– Через два-три дня снова встанете на ноги, – утешал приятелей Леонард.
Он сидел в ногах Саймона.
Стояла середина сентября. Лагерь близ Гизы планировался как временный, на одну-две ночи, до воссоединения с другой частью армии. Однако в планы командования вмешались дизентерия и лихорадка. Жизнь большинства больных была вне опасности, но тела первых жертв эпидемии уже успели зарыть на участке твердого грунта близ лагеря.
В свете зажженных в походном госпитале ламп лица Ройстона и Саймона казались совсем бледными, почти восковыми.
– Твоими бы устами… – устало выдавил он, глядя, как Саймон снова потянулся за ведром. – Тебе легко говорить. Ты большой везунчик, раз до сих пор еще не попал сюда.
– По крайней мере, обошелся меньшим количеством дерьма, – беззаботно отозвался Леонард.
Ройстон скривился, словно ему снова скрутило кишечник.
– Не будь ты моим лучшим другом, я бы возненавидел тебя за это. – Глаза Ройстона лихорадочно заблестели. – У тебя нет известий о Сис? Я писал ей уже три раза, но она мне не отвечает.
Леонард нахмурился и покачал головой:
– Нет. Вообще, моя сестренка не большая любительница писать письма.
Ройстон шумно выдохнул через нос и повернулся на другой бок.
– Я хочу… домой, – выдавил он сквозь зубы, зарываясь лицом в жесткую подушку.
– Я тоже, – выдавил Саймон и поставил ведро на пол.
Джереми шел осторожно, тщательно, насколько это возможно в темноте, выбирая, куда ступить. Путь его пролегал по песчаной равнине, местами усеянной большими остроконечными камнями, и каждый шаг давался с трудом.
Однако Джереми не сомневался: дело того стоило. Не в первый раз уходил он ночью из лагеря, все дальше оставляя позади смех и голоса товарищей. Сильный ветер шевелил на голове волосы и взметал песок. Джереми поплотней завернулся в форменный китель. Хотя днем нещадно палило солнце, ночами было свежо.
Джереми выбрал груду камней, возле которой остановился, и, расстелив на земле шерстяное одеяло, прилег. В качестве подушки он использовал самый плоский из нижних булыжников, подложив под затылок томик Рембо.
Некоторое время Джереми разглядывал звезды, которые казались здесь гораздо ближе, чем дома, и были разбросаны по небу цвета темного бархата, словно осколки стекла.
Вдали вырисовывались силуэты пирамид. Они будто подпирали вершинами небесный свод, уверенно неся через тысячелетия свою ношу. Джереми было достаточно повернуть голову, чтобы увидеть монументальный затылок сфинкса, мертвые глаза которого, не враждебные и не дружелюбные, но таинственные и полные значения, смотрели поверх лагеря в сторону Каира.
Джереми закурил сигарету, выпустив в ночь облако дыма.
Теперь они курили все, и немало. Не только Саймон и Леонард, но даже Ройстон, который раньше лишь изредка позволял себе сигаретку-другую. Это помогало переживать часы напряженного ожидания и постоянно держать себя в боевой готовности.
Между затяжками Джереми приходили в голову арабские фразы и слова, которые он успел запомнить за время кампании: шукран – спасибо, сахах-аль-хаир – доброе утро, асиф – извините, имта – когда, йемин – право, шемаль – лево, айва – да, ла – нет.
Мускулы инстинктивно напряглись, когда где-то рядом зашелестела галька. Однако вскоре Джереми узнал приближающегося к нему человека по его расслабленной, прогулочной походке и успокоился.
– Привет, – негромко сказал он в темноту.
– Привет, – отозвался Стивен и остановился поодаль. – Может, ты хочешь побыть один?
– Иди сюда. – Джереми приподнялся, освобождая место рядом с собой.
– Спасибо, я как-нибудь здесь, – отозвался Стиви и присел на каменную глыбу.
– Ну? – Джереми погрузил тлеющий окурок в песок и прислонился к каменному блоку. – Тебе не полегчало?
– Спросишь об этом, когда меня прихватит в следующий раз… – Чиркнула спичка, и в темноте замерцал красный огонек, распространяя вокруг себя терпкий табачный запах.
– И? – задорно продолжал допытываться Джереми, дождавшись, когда Стивен сделает несколько глубоких затяжек.
– Ну… – Стиви осторожно пощупал живот. – Временами еще громыхает, но думаю, я это переживу. Ты тоже…
Джереми коротко рассмеялся.
– Я – воробей стреляный. Совсем как отец.
Повисла пауза.
Наконец Стивен чуть слышно пробормотал, запрокинув голову:
– Здесь чувствуешь себя таким маленьким и незначительным… вроде муравья.
Джереми хмыкнул и тоже посмотрел на звездное небо.
– В сущности, так оно и есть. Вселенная так огромна, что человеческая жизнь в ней ничего не значит. Тем не менее, – он провел костяшкой пальца по подбородку, – мы цепляемся за нее из последних сил и стараемся использовать по максимуму.
Некоторое время они молчали.
– Я хочу задать тебе вопрос… – через некоторое время осторожно начал Стивен.
– Валяй! – отозвался Джереми.
Но Стивен медлил. Мужчины не говорят о таких вещах. Мужчины, офицеры, ведут грубые, сальные разговоры о женщинах, которыми обладали в походе, а о тех, которые ждут их дома, уважительно молчат. Третьего не дано. Имя Сесили Ройстон упоминал со смешанным чувством озорства и нежности, Саймон тосковал и мечтал об Аде. Очевидно, ни тот, ни другой не знали сомнений, которые мучили сейчас Стивена, а от Леонарда он знал, что задаваться такими вопросами совершенно не в его духе. И только Джереми мог его понять, по крайней мере, при нем он не стыдился этих своих недостойных мужчины колебаний.
Стивен сделал последнюю затяжку, наступил на окурок и тихо сказал:
– Как мне узнать свою девушку?
Стивен почувствовал направленный на него из темноты взгляд Джереми.
– Ты слишком много думаешь, – сказал наконец Данверс. – Во всяком случае, о вещах, в отношении которых это совершенно бесполезно. – Он поправил томик Рембо под головой. – Полагаю, на этот вопрос никто не может ответить, кроме тебя.
Однако Стивен продолжал допытываться:
– Как ты узнал про Грейс?
Джереми посмотрел в сторону пирамид.
Была Пасха, один из самых теплых дней той весны, хотя довольно холодный для середины апреля. Уже цвели крокусы и только что распустились нарциссы, но кое-где еще лежал снег. Ту Пасху Джереми провел в Шамлей Грин, потому что они с матерью решили не тратиться лишний раз на дорогу до Линкольна.
После службы в церкви Святой Троицы прихожане собрались на праздничный завтрак в доме священника – событие, ради которого Бекки хлопотала целую неделю. На лужайке перед домом подбадриваемая родителями ребятня катала с горки яйца. Крашенные отваром мальвы, луковой шелухи, ореховой скорлупы и соком красной свеклы, похожие на крупные разноцветные жемчужины, они крутились в траве у ног детворы, которая безжалостно давила их своими каблуками. Среди игроков был один мальчик, двух, самое большее трех лет, который не успевал за другими. Все больше и больше отставал он от ринувшейся вниз по склону толпы, пока не остановился. Малыш печально посмотрел вслед удаляющимся соперникам, оглянулся на взрослых, и, прежде чем он успел заплакать, Грейс всучила свою чашку Стивену и поспешила на помощь.
Обхватив карапуза одной рукой под мышки, она взяла палку в другую и погнала перед собой по склону сразу несколько ярких катанок. Все остальные игроки давно уже хвастались перед родителями добычей, когда Грейс со своим питомцем перекатила последнее яйцо через финишную черту. Грейс подняла вверх руку и издала ликующий крик, а малыш громко рассмеялся и захлопал в ладоши. Потом Грейс встала на колени, собрала катанки, отдала их мальчику и вернулась к месту старта, высоко держа малыша над головой, словно победителя.
Джереми давно обратил внимание на ее приветливость и дружелюбие. Собственно, в том, как Грейс разговаривала и смеялась с малышом, не было ничего странного, однако Джереми только тогда заметил, какую любовь излучает эта девушка. Ему почему-то подумалось, что этот кареглазый карапуз в красной куртке и вязаной шапке на каштановых волосах мог бы быть их сыном, его и Грейс, и Джереми стало тоскливо.
До тех пор он ни разу не представлял себя в роли главы семьи. Слишком неустроенной была его собственная жизнь, в которой все приходилось начинать с нуля. Кроме того, Джереми боялся иметь детей: уж очень печальным был опыт его собственного детства. Он не хотел, чтобы они расплачивались за его пороки и неудачи только потому, что имели несчастье родиться в его семье.
И вот в тот момент, когда Джереми увидел Грейс с этим мальчиком, в душе его словно прорвался старый нарыв. А потом она повернулась в его сторону, и Джереми почудилось, что она поняла про него все. Грейс замедлила шаг, и, когда она, чуть заметно улыбаясь, передавала малыша матери, Джереми прочитал в ее взгляде то же, что чувствовал сам. И еще ему показалось, что его душевная рана должна наконец зарубцеваться
– Грейс… – грубовато отозвался Джереми, – это человек, с которым я хотел бы пройти всю свою жизнь.
Несколько мгновений Стивен молчал.
– Так просто? – спросил он наконец.
Джереми глубоко вздохнул и согнул ногу в колене.
– Для меня – да.Стивен задумался над его словами. Поначалу и он скучал по Бекки. Однако ее лицо постепенно стиралось в памяти, а письма, где она в пышных выражениях уверяла, как ей его не хватает, как сильно она тоскует по нему и как страстно мечтает о встрече, все дольше и дольше оставались лежать без ответа. Ему просто нечего было противопоставить той лавине чувств, которая накрывала его с головой с каждым новым ее посланием. Все, что Стивен мог написать ей, казалось ему слишком сухим и невыразительным. Разумеется, он скучал по дому, по Англии, Суррею и Шамлей Грин, по людям, которые составляли там часть его жизни, и в том числе по ней. Но разделить жизнь с Бекки? Каждый день и каждую ночь видеть, слышать ее и быть с ней рядом? При одной мысли об этом Стивен начинал задыхаться.
Он мечтал о женщине, которая будет не только возбуждать его тело и удовлетворять его страсть, как те арабки, которых он встречал на улицах Каира, со сверкающими под паранджой глазами и в длинных, обозначающих движение бедер одеждах, или африканки, гибкие и гордые, как кошки. Ему нужна была та, что воздействовала бы на его душу и очаровала бы ее. Но Стивен плохо представлял себе свою будущую избранницу, пока она не имела ни имени, ни лица.
Быть может, такой женщины и не существовало в действительности и она являлась лишь порождением его фантазии. Однако, вполне возможно, она была и искала именно такого человека, как Стивен.
Бекки должна знать, что он не разделяет ее чувств. Но Стивена мучила уже сама мысль о том, что ей придется когда-нибудь об этом сообщить: он не хотел причинять Бекки боль. Тем не менее он должен, должен это сделать. Только не в письме.
Он скажет ей об этом в глаза, лишь только вернется домой.Младший лейтенант Леонард Хейнсворт,
1 бат., Кор. Суссекс.,
4 инф. бриг., май. – ген. сэр Эвелин Вуд,
Каир, 1 октября 1882
Моя дорогая Грейс!
Не волнуйся, у нас все идет хорошо, даже слишком хорошо!
Все пятеро бодры и веселы и готовы к дальнейшим проделкам. Разве я тебя когда-нибудь обманывал?
(На самом деле каждый из нас являет собой образец усердия и добросовестности, каких только можно ожидать от молодых офицеров. Полковник Норбери, несомненно, остался бы нами доволен.)
Мы вошли в город как триумфаторы. Марш наших полков перед дворцом хедива являл собой грандиозное зрелище. Не менее впечатляюще смотрелись мы, когда в качестве почетного караула участвовали в церемонии «священного ковра», как мы называем ее между собой.
На самом деле речь идет о так называемом кисвахе, которым покрывают священный камень Каабы в Мекке, – черном шелковом полотне, расшитом золотыми и серебряными нитями. Каждый год здесь, в Египте, изготовляют новый кисвах, который торжественно выносят из цитадели и провозят по улицам города переброшенным через специальную стойку на спине верблюда, а потом передают паломникам, которые доставляют его в Мекку. Это очень странная церемония, и именно поэтому она так завораживает. Не так-то легко, поверь, стоять, вытянувшись в струнку, когда происходит такое! Тебе бы очень понравился этот праздник.
Мы разбили лагерь на острове Аль-Газира. Он похож на заколдованный корабль посреди Нила, и попасть на него можно по широкому мосту с железными перилами, украшенному статуями львов. Остров застроен великолепными особняками, которые стоят на тихих, зеленых улицах. Поистине, здесь живут любимцы Фортуны! Даже спортивный клуб имеется. Ну и, конечно, дворец, построенный предшественником нынешнего хедива: с арками и колоннами в нежных пастельных тонах и кружевным узором чугунных оград, словно сошедший со страниц «Тысячи и одной ночи». «Jardin des Plantes» [12] – так еще называют Аль-Газира из-за его многочисленных парков, прежде всего Ботанического сада хедива. Словом, это уголок рая, в котором мы, британские солдаты, уютно устроились со всеми нашими палатками, знаменами и прочим военным хламом. Такой вот контраст, можешь себе представить.
Я всячески поддерживаю ваше с Адс решение вернуться в колледж! Сис тоже не мешало бы почаще совать свой носик в книги и поменьше интересоваться модными журналами и всякой светской чепухой. Кстати, если соберешься писать моей легкомысленной сестренке, не забудь упомянуть о том, что Ройстон очень ждет хотя бы пары строчек из-под ее пера. Быть может, она не станет пренебрегать твоими словами, как делает это с наставлениями своего старшего брата. Иначе Ройстон не оставит меня в покое и окончательно доведет своим нытьем, особенно несносным после отбоя! Но шутки в сторону. Я рад, что мне выпало служить со старыми товарищами. Это несколько смягчает тоску по дому, а она все-таки мучает, несмотря на все те чудеса, которые доводится нам здесь видеть.
Но больше всего я скучаю по тебе, Грейс. Я даже не могу подобрать слов, чтобы рассказать, как я по тебе тоскую! Пожалуйста, пиши мне при любой возможности. Я радуюсь каждой твоей строчке.
Твой Лен.
21
Огонь в камине потрескивал, распространяя приятное тепло и уют. Грейс широко зевнула, захлопнула одну за другой книги, собрала свои записи и убрала все в секретер.
Потом она подошла к столику возле окна и налила себе чашку чая, все еще горячего благодаря спиртовке под чайником. Грейс подула на чай и осторожно глотнула. За просторным столом в библиотеке на втором этаже у нее было бы гораздо больше места для работы, однако Грейс предпочитала заниматься в своей комнате, где ей никто не мешал. Ей нравилась эта маленькая, уютная каморка. У стены возле двери стояла койка, у левого окна – другая. Между ними располагался небольшой платяной шкаф и полки, доверху набитые книгами и тетрадями. Возле среднего окна стоял чертежный столик Грейс, весь заваленный карандашами, кисточками и тюбиками с краской. Альбом для зарисовок был открыт на странице с эскизом натюрморта, изображавшего какие-то экзотические цветы в фарфоровой вазе. За ширмой со стеблями бамбука в стиле рисунка тушью, на которой висело домашнее платье Ады, располагался умывальник, возле камина стояло кресло с подставкой для ног.
Грейс и Ада по очереди сидели в кресле и на табурете, потому что обычно допоздна разговаривали или читали. Где-то зашумело в трубах, а потом послышался монотонный шум и плеск воды. Это означало, что одна из их соседок принимает ванну. Этажом выше раздавалось сопрано Кэтрин Хавершем. Мимо двери, беседуя, прошли две девушки. По заливистому до неприличия смеху в одной из них безошибочно узнавалась Мод Денбро.
Грейс поставила полупустую чашку на стол, чуть прикрутила лампу и снова села. Она взяла распечатанное письмо, которое со вчерашнего вечера хранилось между книгами в секретере, и прижала его к лицу. Оно было словно пропитано солнцем и песчаной пылью. Хотя, быть может, Грейс это только казалось, или так пахнут все письма после долгого путешествия.
Погладив пальцами конверт с выведенными строгим почерком строчками, Грейс достала из ящика папку, где хранила писчую бумагу, ради запаха пересыпанную засушенными травами и цветами, взяла один листок в нежных пастельных тонах и перо.
Йорк, 8 января 1883
Дорогой Джереми!
Счастлива была узнать, что у тебя все хорошо. Не менее радует меня, что вы вошли в Каир без боя и ситуация там успокоилась. У меня не выходит из головы, что, когда у нас здесь лежит снег, вы наслаждаетесь теплом и солнцем, что ты отправляешься спать, вдоволь налюбовавшись величавым течением Нила, в то время как я, раздвинув шторы, могу видеть только кусочек Бейкер-стрит. Думаю, если бы у вас не намечалось никакого похода, я собрала бы вещи и отправилась бы к тебе первым же пароходом. Я так хочу, чтобы ты показал мне пирамиды, сфинксов и улочки Каира!
Отмечали ли вы Рождество и Новый год?
У нас в Шамлей Грин праздники получились грустные: Гладди с нами больше нет. Думаю, он очень ждал нас с Адс на каникулы, а утром 2 января папа обнаружил его внизу, в коридоре, вместе с коробкой…
Грейс смахнула слезу.
Все мы были очень к нему привязаны. В конце концов, в его компании я провела половину детства и всю свою молодость. Аде особенно тяжело: ведь ей исполнилось всего шесть лет, когда Гладди появился в доме. Даже Табби ведет себя беспокойно и все время будто что-то ищет. Первое время она ревновала его к нам и даже жестоко поцарапала пару раз. Тогда он был щенком и пытался играть с ней.
Мы похоронили его в саду под дубами. Папа с Беном, несмотря на старые раны первого и натруженную спину второго, из последних сил долбили мерзлую землю. Они не захотели, чтобы им помогал кто-то из нас, женщин. Весной мама посадит цветы на могиле Гладди. Что-нибудь такое, что напоминало бы нам о нем. Могу ли я попросить тебя утешить Стиви, по-вашему, по-мужски?
Сегодня вечером Адс ушла в Оперу с лордом и леди Элфорд, которые сейчас в Лондоне и на завтра пригласили нас на чашку чая. Сегодня я отказала себе в удовольствии общаться с ними ради работы над эссе по французскому языку. Собственно, изначально я хотела написать о Бодлере, но…