По ту сторону рассвета
Шрифт:
Когда день склонился к вечеру, они достигли места, которое называлось Гремячей Пущей — где-то здесь должен был находиться хутор Морфана, мужа гилиной тетки. И Эминдил сразу сказал:
— Что-то здесь не так.
— Да ну? — удивился Алдад. В голосе его было что-то такое, от чего Гили сделалось тошновато.
Обжитое место дает о себе знать задолго до того, как путник выйдет к хутору или городищу. Сначала ты по дороге натыкаешься на коровьи лепешки и конские яблоки, потом видишь чуть в стороне расчищенные делянки, потом ветер доносит до тебя запах дыма и хлева —
Дорога, по которой шагали Эминдил и Гили, была лишена всех этих признаков жизни. Загон для скота, который им встретился, порос травой, был оплетен вьюнком и на три четверти разрушен; в таком же состоянии находились изгороди, а расчищенные от леса и подлеска участки никто не возделывал года три… Там росло довольно много анарилота, но рос он сам собой, из тех зерен, что выпали во время уборки, да так и проросли. Гили почувствовал муторное беспокойство, но еще на что-то надеялся.
За поворотом открылся частокол…
…разваленный, почерневший, обгорелый…
И не крыши — а печные трубы торчали вверх, и дожди смыли с них всю побелку, и растерянно были открыты их черные рты…
— Ой… — сказал Гили. — Ой-ой…
— Может, ты ошибся? — Эминдил положил руку ему на плечо. — Может, это не тот хутор?
— Тот-тот, — сказал Алдад. — А если ты письменный, Эминдил, то поди вон к тому могильному холму и прочитай, что там накорябано.
Эминдил без слова обогнул развалины дома и подошел к невысокому холму возле колодца.
— Ну? — спросил Гили, обмирая от ужаса, сдерживая жалкое, беспомощное «Не хочу!», рвущееся наружу стоном.
— Да, — горец присмотрелся к рунам, грубо нацарапанным на вкопанной в землю колоде. — Здесь написано: «Морфан, магор, похоронил здесь свою жену Радис и троих детей. По десять орков — за каждого!» Как звали твою тетку, Руско?
Гили сел на землю и глухо завыл. Не потому что так сильно любил свою тетку — он не узнал бы в лицо ни ее, ни мужа, если бы встретил. Гили плакал потому что рухнула его мечта об ужине и ночлеге. И еще потому что теперь он остался совсем-совсем один на всей земле. Он вдруг разом почувствовал, как он устал, как голоден и оборван… Ну, почему такая несправедливость случилась именно с ним? Разве мало того, что в Таргелионе он потерял всех? Если Валар есть на свете, то куда они смотрят?…
Эминдил пригладил пятерней волосы и куда-то исчез. Появился через пару минут, с горсткой мелкого хвороста в руках, с пучком можжевельника и полыни.
— Что же мне делать? — всхлипнул Гили. — Ой, что же мне теперь делать?
— Хороший вопрос, — Эминдил вырыл ножом маленькую ямку, сложил туда хворост. — Посмотри дальше. Это не единственная могила. Ты разве не будешь совершать возжигание? У вас не знают такого обычая?
Он ударил кресалом, протянул Гили дымящийся трут. Лицо оставалось спокойным. Он что, совсем без сердца?
Гили поджег костерок и раздул пламя. В свете дня оно было почти невидимым — только веточки и кусочки коры корчились и чернели. Гили и Эминдил бросили в огонь по веточке полыни и можжевельника.
Он не бессердечный, понял Гили. Просто на его памяти это уже не первая деревня-могила и не вторая.
— Зажигаем, — тихо сказал он. — Но ведь они не видят… Сидят в своей Благословенной Земле, а о том, что здесь творится — и знать не хотят…
— Это нужно не Валар. Не Ниэнне, не Намо… Это нам нужно, парень. Чтобы помнить — мы еще живы и кое-что можем.
— Ну, вот что, — вмешался Алдад, — возжигание — дело, конечно, богам угодное но тебе ж, Рыжий, нужно как-то дальше жить. Ты шел за мной от самого Гелиона, ел мой хлеб. Заплатить ты не можешь, родичей у тебя здесь нет. Поэтому думается мне так: ты проследуешь за мной до Амон Обел и там, на тинге, я объявлю тебя своим рабом.
Гили от потрясения и неожиданности не знал, что сказать — только головой тряхнул.
— Чего мотаешь башкой? — голос Алдада сделался жестким, глаза сузились. — Ты — что надо: смышленый, смирный — не бойся, к черной работе не приставлю. Будешь работать по дому, годика через три хорошо тебя женю. Мои рабы не бедствуют, не дрожи.
— Я свободнорожденный! — крикнул Гили.
— А чем докажешь? Кто здесь тебя знает? Не вздумай бежать сейчас — я объявлю, что купил тебя на востоке и положу награду тому, кто тебя отдаст.
— Ты кое о чем забыл, почтенный Алдад, — подал голос до сих пор молчавший Эминдил. — Морфан, которому через жену Руско приходится племянником — может статься, еще жив.
— Как бы не так. Он подался в Димбар, орков бить, и, наверняка давно уже сложил там кости. Я знаю, потому что прежде он ходил с нами. Думаешь, как он взял себе жену на востоке?
— Так ты все знал, — проговорил беоринг. — Знал и молчал, чтобы в нужный час Руско от потрясения не решился тебе возражать.
— Знал, — подбоченился торговец. — Ну и что?
— Ну и сука же ты, почтенный Алдад, — покачал головой Эминдил. — Ну и сука.
Все это время Гили потихоньку двигался к опушке.
— Стоять! — крикнул Алдад, заметив это движение. — А ты, горец, помолчи. Тебе он никто, ты всего лишь задурил ему голову болтовней об эльфах, которая ничего тебе не стоила. А я собираюсь дать ему верный кусок хлеба и крышу над головой. Чего ты здесь разеваешь рот? Что ты можешь ему дать? У тебя на лбу написано, что умрешь ты не в свой срок и скверной смертью, а парень — не вашей кости, он жить хочет. Что такое свобода? Посмотри на него, Гили: одна пара штанов, тощий плащик и меч за плечами. Сапоги носит в мешке, чтоб не побить до срока — новых-то взять негде. Одни красивые слова: честь, да верность. Сказки про эльфов — а чем эльфы ему заплатили за верную службу? Посмотри на моих рабов — хоть один из них, хоть раз был обделен едой? Хоть один оборван? Вынужден довольствоваться паршивым льном вместо сукна? Ходит босой? А ты предложи кому-нибудь из них такую свободу, какая есть у тебя. С голым задом. В кошеле — вошь в петле, с голоду повесилась. Ну, посмотри пацану в глаза и скажи, что ты можешь ему дать?