По ту сторону света
Шрифт:
– Мы позволили тебе жить с нами, ни в чем не ограничивали. И чем ты нам отплатил? – он бурно размахивал руками, сдерживаясь, чтобы не ударить меня.
– Мы играли в прятки, я только отвернулся посчитать до двадцати. – оправдывался я, но глубокое чувство вины пожирало душу до самого основания.
– Нужно вызвать полицию, и ещё раз всё обыскать! – твердым тоном заявила Марта.
– Пошли искать! – опекун толкнул меня в плечо.
Марта отправилась звонить в полицейский участок, а мне пришлось возвращаться в кукурузное поле. Дерван не переставал причитать о моей безответственности. Я и сам причитал в голове,
Солнце клонилось к закату, постепенно забирая свой свет в объятия горизонта. Я не переставал выкрикивать имя Ириды, в истерике молил её откликнуться. И почему это случилось с ней, а не со мной?
Мы вышли из поля в сумерках. У дома стояла полосатая полицейская машина. А чернокожий мужчина в форме записывал в блокнот показания Марты. Она с высоко поднятой головой объясняла офицеру все «особенности» поведения Ириды, высказала предположение, что «девочка потерялась и нуждается в помощи».
– Морфей, иди сюда! – приказным тоном подозвала она.
Я повиновался. Полицейский, чьё лицо украшали густые усы, оценивающе посмотрел на меня исподлобья. Марта убрала за спину редкие пряди тёмно-рыжих волос и скрестила руки на груди.
– Расскажи мне всё с самого начала, – обыденным тоном попросил офицер.
И я рассказал, судорожно, запинаясь, тревога не отпускала разум ни на секунду, жадно сдавливая виски, подобно тискам. Полицейский всё записал, не перебивая и не задавая вопросов. Я подробно рассказал ему, где уже искал.
– Вы найдёте её? – запинаясь, понадеялся я.
Это оказалось пыткой: переживать за чужую жизнь наяву гораздо больнее, чем раз за разом делить с кем-либо смерть во сне.
– Конечно, – он изобразил доброжелательную улыбку. – Девочка скорее всего сошла с тропы и заблудилась. Будем искать, пока не найдём.
– Морфей, иди в дом! Хватит с тебя, – приказала Марта.
– Но я могу помочь! – жалобно возразил я.
– Нет! – отрезала она.
Пришлось повиноваться. Склонив голову, я направился в дом. Чувствовал себя нашкодившим юнцом, но сейчас моя невнимательность могла стоить Ириде жизни.
Одна из сестёр-близнецов уснула на диване в гостиной. Я поднял с пола журнал, который она оставила. Присел за стол, выбрав место возле окна, и принялся наблюдать за опекунами и полицейским. Они достали фонарики, и вновь отправились прочёсывать кукурузное поле. Сердце продолжало бешено колотиться, взмокшие от пота руки задрожали. Разве можно придумать худшее наказание, чем ожидание?
Я не мог ни есть, ни пить. Приставив стул к подоконнику, то и дело смотрел в окно, сосредоточившись на открытых воротах хлипкого забора. Частое биение сердца едва ли заглушало тревожные мысли. В голове то и дело разворачивались картины: как Ириду похитили, или она забрела слишком далеко, миновав кукурузное поле, или что похуже: ей стало плохо, и девушка лежит где-то совсем одна, а я не могу ей помочь.
Миновала полночь, и облака высоко в небе затмили свечение звёзд и лунного месяца на чёрном, как смоль, небе. Округу освещали всего два дворовых фонаря, один из которых мигал каждые десять минут. Ночь таила в себе ужасы мрака, которые приходили во снах, каждую ночь моей жизни.
Я сварил кофе: использовал фильтр и молотые зерна из пакета.
Наконец, показалась высокая мужская фигура широкоплечего мужчины. Дерван большими шагами следовал к дому. Я вскочил и подбежал к двери в надежде узнать новости о поисках Ириды, но получил лишь придирки опекуна:
– Какого ты ещё не спишь, Морфей? – мужчина достал из шкафа объёмную джинсовую куртку и накинул на клетчатую рубашку, в которой, должно быть, замёрз.
– Вы нашли хоть что-нибудь? – я не собирался сдаваться.
– Нет, – процедил сквозь зубы опекун, на его заросшем седой щетиной лице ясно читалось раздражение, а мешки под глазами «кричали» об усталости. – Иди спать! Живо!
Дерван указал на лестницу, ведущую на второй этаж дома. Он убрал поднятую руку, только когда я обречённо побрёл к ступенькам, еле отрывая ноги от пола.
Стоило голове приземлиться на подушку, как веки закрылись. Подействовали таблетки, приходилось пить их каждый день, чтобы я не просыпался в криках истерики посреди очередной смерти. В них входили и транквилизаторы, и гормоны на основе мелатонина в ядерной смеси с ещё одним снотворным. Но, как по мне, они мешали жить. Мешали избегать ненавистные ужасы снов.
В который раз я оказался в кромешном мраке, где во снах грань между жизнью и смертью стиралась. Она истончалась до едва заметной связи, заставляя меня вновь и вновь умирать, переживать всевозможные сценарии смерти незнакомых людей. В эти моменты я чувствовал всё по-настоящему, как если бы умирал сам.
Опустошение и боль, которые процветали в душе от исчезновения Ириды, превзошли страх. Я перестал бояться смерти, избегать тёмные сгустки, которые несли в себе смертоносные картины моментов ухода из жизни. Нет, я не начал воспринимать их всерьёз и задумываться о значении каждого эпизода, а всего-навсего перестал обращать внимание. Уселся на плоскую вершину валуна и ждал, когда закончится мой личный ад во сне и начнётся заново наяву.
Закрыл лицо руками, чтобы глаза по привычке не следили за движением сгустков, окружающих всё вокруг. Пространство казалось бесконечным, наполненным страданиями всех людей, когда-либо живших на белом свете. Я услышал шепчущие голоса и детский плач, разлетающийся по округе едва уловимым эхом.
Не заметил приближение очередной тени. И очень скоро об этом пожалел. Я ощутил себя в теле мальчишки, возрастом не старше десяти лет. Лежал полностью обнажённым в каком-то сыром подвале, привязанный к скрипучей кровати. Выступающие пружины матраца царапали спину. Но не осталось сил, чтобы пошевелиться. Многочисленные раны на теле, нанесённые острым лезвием похитителя, которого я уже не видел, ныли адской болью. Судя по всему, у парнишки были сломаны рёбра и фаланги пальцев. Внезапно дикий голод затмил иные потребности, возвышаясь над физической болью. Так шли часы, и мы вместе ждали смерти, как истинного спасения. Мы хотели умереть, чтобы, наконец-то, обрести заслуженный покой. Но если парнишке оставалось потерпеть всего пару минут, то мне предстояло мучаться всю оставшуюся жизнь.