По ту сторону Венского леса

Траян Уба

— Этого быстро в госпиталь в третье хирургическое отделение. Офицера оставить в морге.

В машине по дороге в госпиталь ефрейтор протянул руку и дотронулся до холодного лба, провел по запавшим щекам Арсу… И сквозь монотонный шум мотора сестра услышала приглушенные всхлипывания, перемежающиеся прерывистыми стонами.

— Го-о-спо-дин ле-е-йте-нант…

VI. К ВЫСОТЕ ФЕЛЯК

Дни текли быстро, как горные родники. Они рождались вместе с рассветом, освещали изнуренные в тяжелых боях лица шагающих по дороге солдат и умирали в сумерках, часто унося в вечность ночи молодые сердца, неисполненные мечты и желания.

Так

было с Арсу и многими другими.

В батарее осталось только одно орудие, остальные были разбиты в боях под Кучердя. Приехавшие на грузовике рабочие из ремонтной мастерской погрузили их и повезли куда-то в тыл, на завод.

Прибыл новый командир. Бойцы встретили его холодно: не могли забыть Арсу. Батарея узнала о его смерти из письма Тудора, присланного им из госпиталя. В тот день Наста, Олтенаку, Безня и Лука сварили кутью в крестьянской хате, а потом зашли в церковь и попросили священника отслужить по Арсу панихиду.

И опять все вошло в свою колею. Только батарея была преобразована теперь в стрелковую роту, состоящую из двух взводов. Первым взводом командовал старший сержант Наста, вторым — сержант Илиуц.

Олтенаку по-прежнему оставался у орудия. Машины были переданы другим подразделениям.

Новый командир, младший лейтенант Илия Ботяну, недавно окончил военную школу. Одновременно с назначением на должность командира роты, он получил и первое боевое крещение во время атаки у станции Лудуш. Ботяну залег рядом с Настой, они вели огонь по группе фашистов, укрывшихся за несколькими товарными вагонами. Вдруг прямо перед ними из окопа поднялся гитлеровец с гранатой в руке. Ботяну немного растерялся.

— Стреляй, чего ждешь? — крикнул ему Наста.

Ботяну нажал на спусковой крючок. Немец согнулся, удивленно глядя на него большими глазами, затем упал, вцепившись руками в землю.

У Ботяну на секунду закружилась голова. Это был первый человек, которого он убил.

Возле уха просвистела пуля, затем вторая, третья… Ботяну бросился вперед, беспорядочно стреляя по сторонам.

Когда бой кончился и наступила тишина, он вырвал у Насты висевшую у него на поясе флягу с ромом.

— Пейте, пейте, господин младший лейтенант. После атаки всегда мучит жажда, будто в груди горит.

— Спасибо, старший сержант, — сказал Ботяну, жадно глотая обжигающую горло жидкость, стараясь скорее забыть первого убитого им человека.

— Не думайте больше о нем, черт с ним, с фашистом. Вначале всегда так. Ничего, привыкнете.

Если мы не будем стрелять в них, то они уничтожат нас. А как обидно не дожить до победы! Я еще в Бухаресте решил остерегаться шальной пули, не потому, что боюсь, нет — я хочу дойти целым и невредимым до Клужа.

— Вы из Клужа?

— Нет, я из села Бондица, недалеко от Клужа. Дома не был четыре месяца.

— Как четыре месяца? Ведь Трансильвания уже четыре года в руках хортистов.

— Верно, но я трижды тайно переходил границу.

Вокруг них собрались люди. Илиуц и Олтенаку вспомнили, как в Джулештях по субботам все поочередно получали увольнение до следующего вечера, а Наста ждал целый месяц, чтобы поехать на четыре дня в Турду.

— Да, я просил, чтобы по увольнительной меня отпускали в Турду, как полагается. Если бы я сказал, что еду в Клуж, господин Сасу связал бы меня как сумасшедшего.

— А почему ты не остался дома, в своей Бондице?

— Тогда я работал в Бухаресте на заводе «Вулкан», а в Бондице у меня только брат да старики-родители, сестра же вышла замуж и живет в Турде.

— Тем более тебе нужно было быть дома.

— Да что говорить… Я тогда встречался с Лукрецией… Она работала вместе со мной на том же заводе. Мы хотели пожениться.

Она, чертовка, свела меня с ума. За нос водила, а вышла замуж за другого. Прошло время — я успокоился, попал в армию… И вот однажды я подумал: «А не проведать ли мне своих?» Целый месяц я не брал увольнительных, и, таким образом, у меня было четыре дня. Я сел в поезд и отправился в Турду, к сестре. Граница была близко; многие переходили ее ночью, пронося с собой контрабанду. На той стороне очень нуждались в керосине. Вот и я купил полную бочку керосину, переоделся в крестьянскую одежду — я ее взял у своего кума, работавшего в Кымпия-Турзий, — и переполз границу, катя перед собой бочку. Там я продал ее довольно дорого, за три тысячи пенго [31] , и на вторую ночь пришел в свою Бондицу. Родители очень обрадовались. Они думали, что я перешел границу законно и останусь у них навсегда. Но когда они узнали, что я пробрался сюда тайком, то чуть не умерли от страха. Кроме родителей, о моем приходе знала только Нуца, дочка Буни, нашего соседа, которая на следующий день зашла к нам за ситом. За три года, с тех пор как я ушел из дому, Нуца очень похорошела. Мои родители вместе с соседями уехали в поле, и я целый день был вместе с ней. И о Лукреции забыл. Ночью я ушел. Из заработанных на керосине денег я две тысячи отдал своим, а на тысячу пенго купил шелку, как мне наказывала сестра. По эту сторону, в Турде, шелк был очень дорог. На вырученные от шелка деньги я купил два бочонка керосина для следующего раза.

31

Денежная единица, бывшая в обращении в Венгрии во время режима Хорти.

Утром в Турде я переоделся в военную форму и вечером был в Бухаресте. Так я трижды переходил границу, пока меня не поймали.

— Тебя поймали?

— Да, я тогда не вернулся вовремя на батарею.

Илиуц и Олтенаку вспомнили, как однажды Наста опоздал на целые сутки и, смертельно усталый, еле доплелся до палатки. На его счастье, Сасу был тогда мертвецки пьян и ничего не узнал.

— В тот раз, взяв с собой керосин, я опять перешел границу, опять выгодно продал его и в ту же ночь пришел домой. Теперь на нашем винограднике меня всегда ожидала Нуца. Всю ночь мы просидели там вместе, не боясь, что кто-нибудь забредет сюда: виноград был еще незрелым.

— Там тебя и поймали?

— Нет, не спешите, я все расскажу по порядку. На другой день мои ушли в поле, и я опять остался с Нуцей. Нуца проводила меня до самого леса, дальше я пошел один. К рассвету я дошел до границы. Только я стал переходить ее, как меня зацапали два венгерских пограничника. Один из них был румын — парень из нашего села, звали его Чербу. Мы вместе с ним ходили в школу. Я подмигнул ему, он мне тоже; он притворился, что не знает меня, я тоже. Старший дозора, унтер-офицер, отвел меня на пограничный пост. Здесь офицер потребовал у меня документы. Видали, что захотел! Документы! Документы-то мои были в Турде, у моей сестры вместе с обмундированием. Сильно избив меня ремнем, офицер опросил:

— Откуда ты?

— Из Цара Оашулуй, начальник.

— Почему же ты хочешь перейти границу? Занимаешься шпионажем, а?

— Нет, я не хочу перейти границу, я хочу устроиться на работу в лесу, я плотогонщик.

— Ладно, ладно, посмотрим. Как твоя фамилия? Сейчас все выясним.

— Георге Шандру.

— Село?

— Негрешти, из Негрешти я, отца моего кличут Штефан Шандру, он работал в Биксаде, у лесничего.

— Закрой его в сарае и подержи там, — приказал венгерский офицер старшему унтер-офицеру.