По ту сторону вселенной
Шрифт:
В городах, с искусственным климатом и программируемой погодой, весна, конечно, не так заметна… Лишь сезонные флуктуации моды свидетельствуют, что она в разгаре.
И всего этого Стром лишился, то есть лишил себя!
Он зримо представил Мир — гордую, величественную планету, непотопляемый корабль в волнах космоса. Представил всю целиком, точно огромный глобус.
Три световых часа… Что значит это расстояние при нынешней технике?
Планета-пригород — вот как называют Утопию… Но какая же бездна отделяет от Мира его, Строма!
Столетия назад человечество балансировало
Потом чуть было не произошла экологическая катастрофа: столько лет человечество с присущей ему настойчивостью разрушало среду обитания! В последний момент сумели предотвратить. И опять-таки посчастливилось…
Чудом спастись от последовавшей затем генетической катастрофы, когда людей поразила эпидемия мутаций — результат повысившегося их же стараниями радиоактивного фона. С какими проблемами, и в первую очередь этическими, пришлось тогда столкнуться!
Но спаслись же, не правда ли, Стром? Выжили. Двинулись вперед. Достигли изобилия и процветания. В исторической дали остались войны и классовые битвы. Трудно поверить, что когда-то существовали государства, границы, военные и политические блоки, расовая и религиозная рознь.
Плывет Мир в океане Вселенной, экономически обновленный, свободный от насилия, эксплуатации человека человеком…
Так, значит, прав Председатель, а не ты, Стром? К чему паниковать раньше времени? Надо будет, выстоим. Привыкать нам, что ли? Плюнь на все. Радуйся: здесь твое существование продлится на долгие годы. Только не думай. Ни о чем не думай!
В тебе все еще кипит обида? Оттого, что ты на Утопии, а не на Мире? Оттого, что обошлись без тебя, даже не заметили твоего исчезновения?
«Да, — вынужден был признать Стром, — отчасти это обида. Но прежде всего на самого себя. С каким глупым энтузиазмом я принял а свое время идею Утопии!
Считал: меня-то она не коснется. Утопия для уставших от жизни, неспособных приносить общественную пользу. Для тех, кто вступил в конфликт с настоящим.
Хотите отдыха — получайте!» С досадой вспоминал Стром и ту, последнюю, встречу с Председателем, и все последовавшие затем свои поступки, вызванные ущемленным самолюбием.
Он считал и продолжает считать себя правым. Но, оказывается, правота — понятие относительное. Прежде его правоту признавали безоговорочно. Стром привык к уважению, к тому, что ему прощают резкости. Он позволял себе капризничать, выдвигать условия, а то и ультиматумы. До поры сходило… И вот впервые ученый, известный своими стимул-прогнозами — безошибочными заглядами в будущее, — столкнулся с непониманием, несогласием, и как ему казалось, пренебрежительным отношением к его самому дорогому, выношенному не только умом, но и сердцем детищу, — энтропийной теории дисбаланса.
Вот тогда-то Стром и решился на демарш: объявил, что намерен переселиться на Утопию. Был уверен: как всегда, начнут отговаривать, упрашивать. Но этого не случилось.
— Как
Обратного пути не могло быть. Не умел Стром признавать ошибки, идти на попятную. Хорошо хоть жена не изъявила желания последовать за ним, неудачники были не в ее вкусе.
Свершилось. Он на Утопии. И никто не вспоминает о нем на Мире…
Звездолеты доставляли все необходимое для безбедного существования утопийцев: крупных заводов здесь не строили, планета-заповедник была и планетой-потребителем.
Сюда прибывали люди разных возрастов, но в чем-то одинаковые судьбами: неудача или разочарование, усталость или равнодушие служили своеобразным пропуском на Утопию.
В глазах новичков обреченность боролась с надеждой. Так смотрят те, кто сжег за собой мосты: возврата нет, а что впереди — неизвестно…
Для Мира было накладно содержать на иждивении целую планету, вкладывать колоссальные средства в предприятие, не приносящее выгоды. Но общество достигло столь высокого и совершенного благосостояния, что могло позволить себе такую роскошь. Утопия как бы символизировала самим своим существованием право не подчиняться воле большинства, выбирать тот образ жизни, который пожелает индивид.
Свобода выбора смягчала ограничения, неизбежно накладываемые на личность коллективом. Отныне подчиненность личности коллективу, индивида массе людей стала делом сугубо добровольным. «Человек и человечество равноправны» — в этом несколько напыщенном девизе видели сокровеннейший смысл Утопии…
Но не гордость за реализованное право выбора, а горькое осознание того, что он исключен из формулы человечества, словно величина бог знает какой малости, которой можно безболезненно пренебречь, испытывал сейчас Стром.
Если бы он снова захотел посмотреть на себя со стороны, ненароком, без психологической подготовки, то увидел бы по-детски незащищенного, нестарого еще человека с лицом мученика и слезинками в потухших глазах. И этот человек разительно отличался бы от непреклонно-хмурого двойника, глянувшего на него из Зазеркалья.
— Я никому не нужен, — прошептал Стром. — Все мы крысы, переспорившие Светоч…
Он отвернулся от звезд, и стена за его спиной бесшумно сомкнулась. Глоток бенты, минута раздумья, но уже не философского, не о жизненных идеалах, не о перенесенных обидах и совершенных ошибках, обыкновенного вялого раздумья, в какое погружается человек, разбуженный среди ночи и не знающий, то ли одеваться, то ли попробовать заснуть снова.
Мягко зашуршал гипнос: нужно беречь силы — впереди еще один день постылой жизни.
3. Джонамо
— Доктор Нилс, я так рада вам! — крупная женщина с увядшим, но все еще миловидным лицом, распахнув руки, словно для объятия, шагнула навстречу вошедшему — человеку преклонного возраста, одетому в опрятный черный костюм.
— Вот уж не думал… — смущенно проговорил старик. — Сколько же мы не виделись? Поди, лет двадцать!
— Двадцать один. Как раз сегодня двадцать первая годовщина смерти мужа… — Глаза женщины наполнились слезами.