По ту сторону вселенной
Шрифт:
Порознь все это показалось бы ему неправдоподобно утрированным, а в совокупности создавало впечатление человеческой глубины и значительности, поразительной одухотворенности и непохожести на других людей.
«Вот тебе и стрекозка!» — подумал он.
— Я помню вас еще ребенком, Джонамо.
— И я помню вас, доктор Нилс.
— Рад это слышать. Вы… любите музыку?
— Нет.
— Неужели эти звуки оставляют вас равнодушной?
— Но разве они музыка? Я понимаю под музыкой разновидность математических игр. Ее создают по образцу компьютерной программы. Разница
— Бедные люди, до чего они дошли! — прошептал про себя доктор, но Джонамо расслышала.
— Вам жаль людей? Разве люди нуждаются в жалости?
— Кроме музыки разума, — уклонился от ответа Нилс, — есть еще музыка чувств, воспринимаемая сердцем. Увы, сейчас ее мало кто способен услышать…
— Это она?
Энн изумленно посмотрела на дочь: впервые за целый год Джонамо проявила к чему-то интерес!
— Да, вы слышите настоящую музыку. А то, что считали музыкой, ничего общего с ней не имеет. Чтобы творить такую «музыку», достаточно навыков общения с компьютерами. А этими навыками обладают все. С младенческих лет. Потому что единственной обязательной грамотностью осталась грамотность компьютерная.
Из эстетической категории музыка превратилась в интеллектуальную. Главным сделался формальный подход: как поизощреннее составить программу, чтобы получился музыкальный кроссворд, сложнейшее дифференциальное уравнение, чреватое неслыханными звукосочетаниями!
— Как все это неожиданно… — словно самой себе сказала Джонамо.
— Неожиданно для вас, — уточнил Нилс. На самом же деле ничего неожиданного в перерождении музыки нет. Когда-то искусство было камертоном культуры, а эмоции — ее движущей силой. Музыка вдохновляла людей на благородные поступки. Концертам сопутствовали особая приподнятость атмосферы, шумные аплодисменты, крики «браво» и цветы…
— Я читала, что это объяснялось искусственно создаваемым экстазом.
— Скорее, взаимодействием биополей музыканта и публики. Их резонанс замыкал накоротко души того, кто играл, и тех, кто слушал.
— Как же случилось, что люди утратили это душевное богатство?
— Трудный вопрос… — покачал головой старый доктор. — Проще всего сказать, что люди стали суше, рациональнее. Но почему? Склонен винить в этом науку.
Возьмем, к примеру, все ту же музыку. Столетие назад научно-технический прогресс наделил ее электронным могуществом. Электроника позволяла музыкантам обходиться минимумом средств при максимуме звуковых эффектов.
Казалось, в развитии музыки обозначились новые горизонты. Хе-хе! Если бы так… Сначала в дополнение к обычным музыкальным инструментам стали использовать электронные синтезаторы, которые могли неотличимо имитировать любой тембр. Потом предприимчивые… музыкоделы сообразили, что незачем копировать звучание отдельных инструментов: синтезатор мог заменить весь оркестр.
— Разве это плохо?
— Само по себе нет. Но человек оказался уязвимым звеном системы. Даже виртуозы не были способны реализовать все возможности синтезаторов. И вот синтезатор дополнили компьютером. Теперь исполнитель
— А что было потом? — спросила Джонамо.
— Кто-то решил, что музыка не нуждается ни в композиторах, ни в исполнителях… Хе-хе! Остальное вам известно.
Доктор Нилс умолк, и они еще долго вслушивались в певучие, наполненные грустью и удалью звуки, доносившиеся из старинного звуковоспроизводящего устройства и странным образом заполнявшие комнату так, словно их порождало бесконечно емкое пространство.
— Так вот какова музыка… — задумчиво произнесла Джонамо. — А как называется инструмент, на котором сейчас играют?
Нилс не удивился, что Джонамо воспринимает запись столь непосредственно, забывая о вторичности исполнения, словно именно сейчас, для нее, играет давно умерший музыкант.
— Это рояль… — ответил он, помедлив.
— Как вы думаете, доктор… я могла бы… вот так?
— Игре на рояле нужно долго учиться. И учить вас… хе-хе!.. некому.
Перевелись учителя-то! А компьютеры… им это не под силу. Вот если вы сами…
Словно искра сверкнула в глубоких черных глазах Джонамо.
— Я научусь, доктор Нилс, обещаю вам!
4. Игин
Еще недавно он был управителем крупнейшего индустриала. Десятки тысяч людей и миллионы роботов прямо или косвенно подчинялись ему. А начинал Игин с низов, работал доводчиком меоинтеллектов, структур-инспектором. Шумный, общительный — таким знали его друзья. Честолюбивый, энергичный, упорно пробивающийся к цели — такова была вторая сторона игинской натуры.
Он недолго довольствовался рядовой своей работой, подталкивала уверенность, что способен на большее. Между тем на Мире высокое положение не давало ни привилегий, ни материальных преимуществ. К ним Игин и не стремился: руководить было его душевной потребностью. Не ради выгоды, а для самоутверждения рвался он ввысь.
Чтобы занять соответствующий его стремлениям пост, одного лишь желания не хватало. Требовалось подтвердить компетенцию, доказать способность заниматься высоко-ответственным трудом.
Давно уже не существовало аттестатов, дипломов, ученых степеней и званий.
Исчезла профессия преподавателя: не было ни школ, ни университетов. Начиная с раннего детства, с первого младенческого крика, обучение и воспитание осуществляли компьютеры. Человек — так считалось — не мог соперничать с ними на педагогическом поприще.
Каждого обучали по индивидуальной программе, темпы обучения зависели от способностей ученика. Компьютеры отличались беспредельным терпением и фантастической гибкостью: по ходу дела они непрерывно совершенствовали и видоизменяли программу, если надо, вовремя отступали на шаг, а при малейшей возможности вырывались на два.
Сами знания стали специфическими: к чему загромождать память человека сведениями, которые при необходимости легко получить из информационного центра? Зачем запоминать математические теоремы, формулы, правила действия?