По ту сторону вселенной
Шрифт:
Кей разобрал переговорное устройство, от которого все равно не было проку, и из его деталей на скорую руку соорудил примитивный металлоискатель.
Поднеся щуп к двигателю энергоскафандра, он услышал в шлемофоне истошный вой: прибор получился довольно чувствительным.
Затем началась монотонная, однообразная, но необходимая работа, Кей наметил несколько радиальных просек и принялся расчищать их лучевым ножом, то и дело зондируя почву металлоискателем. Иногда слышался писк. Порывшись, он извлекал ржавый осколок или изъеденный коррозией моток
Все, за что брался Кей, он делал на совесть. Но у тщательности есть неизменная спутница — медлительность…
За эти дни запас сублимированной пищи почти не убавился: Кей утолял голод растительной пищей. Еще в прошлые посещения Гемы он установил, что некоторые виды мутантной флоры при всем своем отталкивающем виде съедобны.
Эксперимент был рискованным, пару раз пришлось расплачиваться отравлением, благо они располагали всевозможными противоядиями. Но зато теперь казавшиеся безрассудными опыты окупились сполна.
И вот однажды металлоискатель поднял дикий визг. Под слоем обуглившихся растительных остатков Кей обнаружил вход в бункер. На заплесневелых стеллажах бессчетными рядами стояли большие тяжелые пластмассовые коробки.
Что в них?
Кей с трудом вытащил одну из коробок наружу. Перерезал проволочное — крест-накрест — крепление. Содрал кожуру-оболочку. Под несколькими слоями пластиковой пленки тускло отсвечивал цинк.
Отъюстировав лучевой нож на тончайший разрез, Кей отделил крышку запаянного цинкового ящика и отпрянул. В ящике были снаряды…
Бункер служил складом боеприпасов!
Чувство отвращения охватило Кея. Как и все орбитяне, он ненавидел войну. И пусть не она была непосредственной причиной радиоактивной катастрофы, погубившей цивилизацию Гемы, все равно корень зла заключался в ней. Не будь войн и лихорадочной подготовки к ним, не происходил бы и тот пресловутый «технический прогресс», который исподволь подтачивал природу, изничтожал среду человеческого обитания. Захваченные азартом создания все более изощренных видов оружия, ученые оправдывали эту пагубную игру тем, что войны якобы создают почву для научно-технического прогресса, стимулируют его развитие и тем самым косвенно способствуют человеческому благу. До чего же они были слепы!
Превозмогая отвращение, Кей взял в руки снаряд. Какую начинку таит он в себе? Сколько же таких мерзких орудий уничтожения придумали предки!
Поневоле закрадывается мысль, что их постигло справедливое возмездие. Но почему должны страдать мы?
При мысли о том, что ящик мог взорваться, попади луч на один из снарядов, у Кея противно задрожали колени. Он испытал внезапный приступ страха.
Погибнуть так, как погиб Горн, — почетная смерть. Но умереть, подорвавшись на «гостинце» из прошлого…
Отныне он будет помнить об этой опасности. А пока… одно лишь разочарование. Что толку от злосчастной находки!
Кей уже собирался перейти на соседнюю просеку, когда внезапная мысль заставила его еще раз, уже заинтересованно, осмотреть трофеи…
12. Позывной
В эти тревожные часы центр связи был переполнен. Прибежал с запоздалым раскаянием Лоор. Один за другим заходили свободные от полетов космокурьеры.
Сейчас им прибавилось работы: на простейших ракетных «шлюпках» они переплывали космический «океан», доставляя на станции энергол, автоматику, навигационное оборудование — все то, что переправляли с Гемы Горн и Кей.
Корлис поддерживал радиосвязь с «призраками». Они, как и орбитяне, были огорчены и встревожены случившимся и тоже не представляли, что произошло с космолетчиками.
Главный диспетчер знал многих «призраков» по именам. Слыша их голоса, он не мог отделаться от мысли, что разговаривает с обыкновенными людьми, такими же, как Горн, доктор Пеклис или Лоор. А с одним из «призраков», астрофизиком Угром, у него были общие профессиональные интересы. Спустя некоторое время между ними установились отношения, напоминавшие дружбу. А может, это и было дружбой?
Угр помнил множество стихов и, когда позволяли условия, читал их Корлису, для которого поэзия стала сущим откровением.
Тем сильнее недоумевал орбитянин, пытаясь понять, как могли люди, несущие в себе такое поистине божественное начало, поэзию, в то же время вести войны, уничтожать себе подобных и под конец совершить почти всеобщее самоубийство.
— Скажите, Угр, — как-то спросил Корлис, — вы участвовали в войне?
— Да, — коротко ответил «призрак».
— И убивали?
— Я мог бы отмежеваться от прошлого, сказать: «нет», но не стану этого делать, даже рискуя потерять ваше расположение. Да, убивал. Тогда я был молод.
— Вы все еще ищете оправдания?
— Знаете, кто были у нас самые убежденные поборники мира? — уклонился от прямого ответа Угр.
— Ну?
— Отставные генералы.
— Они выходили в отставку в знак протеста?
— Нет, выйдя в отставку, становились миротворцами.
— Видимо, у вас было слишком мало отставных генералов, — горько пошутил Корлис.
— Став впоследствии ученым, — продолжал Угр, — я не участвовал в военных программах. Уже тогда пытался хотя бы в малой мере искупить вину. Надеюсь, это мне удалось.
— Вы имеете в виду бессмертие?
— Нет, информационное бессмертие здесь ни при чем. Впрочем… если подразумевать под ним бессмертие человеческих знаний, то именно так. Не думайте только, что я приписываю заслугу в этом себе. Нас, ученых, осознавших в конце концов ответственность перед человечеством, было немало.
И некоторые несли на своей совести еще большую тяжесть, чем я. Ложно трактуемый патриотизм, а зачастую и тщеславие — оно ведь у людей науки развито не меньше, чем у генералов — толкали к открытиям, которых потом приходилось стыдиться. Прекраснодушные побуждения тоже нередко оборачивались кошмаром. А кое-кто понял, что чистой науки не существует, лишь когда с головой окунулся в грязь. Ну, что скажете?