По ту сторону жизни
Шрифт:
Она привечала его. По старой памяти, но…
То, что с ней неладно, мейстер Виннерхорф понял далеко не сразу. Сколько времени прошло? Год или два? Или пять? Главное, что за это время Агна вдруг постарела, причем как-то сразу и вдруг.
— Не нравлюсь? — спросила она как-то, заметив его удивленный взгляд. — Старуха.
Ей шел возраст. Она сделалась тоньше, более хрупкой и воздушной. И седину в волосах не пыталась скрыть краской. Но сама, стоя у зеркала, ревниво осматривала свое отражение.
— Ты по-прежнему прекрасна.
— А
Он взял руку Агны в свои. И удивился тому, до чего она холодна.
— Мне казалось, я нашла способ повесить свои долги на других, но… ты выполнишь еще одну мою просьбу?
— Да.
— Хорошо… знаешь, мне жаль, что я не так ограничена, как моя бестолковая сестрица… хорошо бы было, верно? Ты любишь меня, я люблю тебя… и больше нам ничего не надо. Мы бы сбежали на край Империи… или в Колонии… там, говорят, затеряться легче, и жили бы вдвоем в маленьком домике, счастливые исключительно тем, что есть друг у друга.
Горькая усмешка. И прозрачная слеза, которая так и не упала. Агна никогда не плакала.
— Но моя беда в том, что этого мало… мне всегда было мало… и теперь… пообещай.
— Обещаю.
— Поклянись.
— Клянусь.
— Кровью.
И она протянула темный кривой нож вида преотвратительного, а мейстер Виннерхорф, не раздумывая, полоснул клинком по ладони. И кровь вошла в металл, но это почему-то не удивило.
— Клянусь исполнить твою просьбу, даже если это будет стоить мне жизни…
Мир задрожал, потревоженный мушиными крыльями. И пространство изогнулось, готовое рассыпаться на куски. Я чувствовала близость тьмы, как и эта заблудшая душа, которая, впрочем, не испытывала страха…
— О чем она попросила?
И мне ответили:
— Убить тебя.
Значит, все-таки мейстер… как? Яд? Отсроченное проклятье? Но это умно… убить и уехать, позволяя мне тихо умереть от треклятой почечной колики. И дядюшка из кожи вон вывернется, призывая своего приятеля из жандармерии помочь, ведь, признай смерть нечистой, дело с передачей наследства затянется…
Я разжала руку, позволяя душе отступить.
Так ли важно, как он это сделал? Меня гораздо больше занимал вопрос: зачем?
Я сидела на качелях. В запущенном саду этого дома нашлись и качели. Они, обглоданные ветрами и вылизанные дождем до черноты, покачивались на проржавевших цепях и преотвратно скрипели, вызывая в душе горячее желание кого-нибудь проклясть.
Я сидела. Я держалась за цепи. И пыталась замерзнуть. Дождь шел. Шел и шел… и шел… и был бесконечен, как моя тоска. На меня смотрела бездна, я смотрелась в нее, и это было напрочь лишено хоть какого-то смысла. Кажется, рядышком, в кустах разросшегося шиповника, тихо замерзал Монк. Я чувствовала близость света.
Зачем
Или…
Качели ныли. Душа болела. А желание проклясть кого-нибудь крепло, прямо руки зудеть начали.
— Все еще страдаешь? — Диттер появился из темноты и уселся рядом, накинул на плечи мои куртку. — Вымокла вся. Так и заболеть недолго.
Куртка его была теплой, и это тоже злило.
— Я мертвая.
— Я тоже… почти. Дело близится к концу и…
Он замолчал.
Дело… Да. Я и забыла. Близится оно… к концу… а с ним и отсрочка, богиней данная.
— Тебе страшно умирать? — спросила я, позволяя обнять себя. Он хотя бы теплый, раз уж холода я не ощущаю в принципе, то тепло — совсем иное дело.
— Страшно.
— А я не помню, успела ли испугаться…
— Нет. — Он убрал мокрые волосы с моего лица и, встав, легко подхватил меня на руки. — Этот ублюдок оставил подробное признание. Он отравил тебя одним… довольно сложным ядом… который туманит разум, вызывает галлюцинации и вместе с тем не причиняет боли.
Откуда этот яд взялся?
Хотя… глупый вопрос. Из алхимической лаборатории нашего особняка. Полагаю, очередное почти гениальное творение моей дорогой бабушки. И все равно непонятно зачем…
— Куда ты меня несешь?
— Домой.
— А…
— Вильгельм задержаниями занят. Пришло время зачистки. Он привлек кое-кого из местных…
Под ногами хлюпало. А я подумала, что меня никогда в жизни не носили на руках, разве что няньки… или вот гувернантка одна, чье имя я забыла, да и лица тоже не помню, только лишь, что была она мягкой и пахла пряниками. Их она прятала в складках платья и давала перед сном.
Надо будет найти записи. В домовых книгах должно остаться имя… и ее отыскать… пригласить в дом… у меня там дети, в конце концов, а я понятия не имею, как их воспитывать. Так пусть же займется кто-то толковый и…
Меня усадили в машину. И накрыли влажноватым пледом, что было напрочь лишено смысла, поскольку простуда мне совершенно точно не грозила. А Диттер… сдается мне, все закончится сегодня или завтра, и значит, заболеть он просто-напросто не успеет.
— А Монк?
— У него свои дела. — Диттер поправил одеяло. — Этот город забыл, что такое свет… и Монку придется нелегко.
А то… среди темных-то источников.
— Кого задерживают?
Диттер пожал плечами:
— Всех… мачеху твоего того друга… и мать той девушки, которая замуж выходит. Помнишь? Родителей Гертруды…
И список не ограничится только ими.
— Вильгельм вернется поздно и будет злым.
— А он добрым бывает?
Смешок. И теплый палец касается носа.
— Бывает. Когда виновные наказаны…
Машина рокочет, но голос ее как-то тих и печален или это моя меланхолия гасит окружающие звуки? Я не смотрю на дорогу, благо Диттер неплохо управляется с автомобилем. А вот его разглядываю. Упрямый… И я не хочу, чтобы он умирал.