По ту сторону жизни
Шрифт:
И было дело, что я всерьез подумывала над его словами. Пока бабушка не засмеяла.
Хирург?
Мне и вправду хочется этого? Учиться, а выучившись, до конца дней своих ковыряться в чужих кишках? Собирать на столе идиотов, которые были слишком неосторожны, чтобы попасть под телегу? Отрезать ноги, отнимать руки?
Я отступилась.
Я так легко от всего отступалась… верила… она знала меня… изучила… пара слов, словно иголки под кожу, и вот уже я готова забыть… о чем? Обо всем.
Танцевальный
Что мне там делать с простолюдинами.
Тот букетик цветов?
Мальчишка нищ или жаден, если не соизволил потратить пару марок на что-то более достойное. А еще ленив, если не сумел эти пару марок заработать.
Щенок?
От него в доме грязь и беспорядок, и если уж мне хочется завести собаку, что совершенно непонятно, поскольку очевидно же — я слишком эгоистична, чтобы заботиться о ком-то, — то стоит взять ее из питомника. С хорошей родословной, с…
А щенок уйдет на кухню. И с кухни тоже.
Слабая. Твою ж мать… я была такой слабой. Осталось лишь расплакаться, расписываясь в собственной никчемности. Вместо этого я отмахнулась от мухи.
Мух здесь было много. И вроде бы не сказать, чтобы жарко, но… они покрывали стены живым шевелящимся ковром. Они гудели и переползали друг через друга. Они поднимались, но лишь затем, чтобы опуститься вновь, прикрыть уродливо-светлый участок стены.
Мухи покрывали и тело.
— Кыш, — сказала я, подкрепив слова импульсом, и черная туча поднялась. Гудение стало оглушительным, а где-то за спиной цветисто выругался Диттер.
Да. Мухи — это неприятно. А личинки — некрасиво.
Сколько он здесь лежит? Дня два? Три?
Кабинет неплох. Стильный. Сдержанный. И весьма соответствует характеру… дубовые панели, суровые шкафы. Темно зеленые плотные портьеры, в складках которых тоже что-то да шевелилось, а что именно — лучше не приглядываться. Я и не приглядывалась.
Я обошла стул. Хмыкнула.
Револьвер на полу? Какая банальность. Выпал из руки? Или… я не полицейский, я не знаю, сколь это самоубийство действительно самоубийством является, но…
Лица почти не осталось. Мягкие ткани, разлагаясь, становятся хорошей пищей для личинок, и эти постарались. Их было слишком много, и казалось, что тело все еще живет, подрагивает.
— Твою ж… — Диттер добавил пару слов куда более эмоциональных. А я пожала плечами: жизнь, смерть… одно невозможно без другого. Но… здесь чувствовалось присутствие.
Божественное? Темное?
— Ты здесь? — спросила я. И душа отозвалась протяжным плачем-стоном… не забрали? Привязали к телу, пока то существует? И она, несчастная, вынуждена была ощущать все… это жестоко. Наверное.
Что я могу сделать? И могу ли вообще?
— Нет, — я вытянула руку, запрещая
Он ведь расскажет?
Расскажет.
Он не хотел дурного. Никогда и никому… Светлые целители априори не способны на зло. Во всяком случае, общество думает именно так, и никто в здравом своем уме не будет обществу перечить.
Мы тоже не будем. Мы послушаем.
О том, как молодой целитель, сильный и яркий, неглупый, красивый, пожалуй, а еще немного самолюбивый, ибо этот грех всем присущ, вне зависимости от цвета силы, отправился в маленький курортный городок. Почему сюда? Здесь продавали практику. Просили много, и юноше пришлось влезть в долги.
Но место… Все знают, что в этом городке живут темные. Состоятельные темные. И очень состоятельные темные. И они болеют, а что еще нужно целителю для успеха?
Нет, можно было бы пойти иным путем.
Устроиться в местную больничку, трудиться несколько лет, постепенно обзаводясь нужными связями. И еще надеяться на удачу, которая поможет карьере… он не хотел удачи. Он был уверен, что справится. И поначалу получалось. Не плохо весьма получалось, да…
Не настолько хорошо. Все-таки он не учел местной специфики. Темные болели, но очень редко, а обращаться предпочитали к людям знакомым, и в первые месяцы ему пришлось непросто…
Весь его заработок уходил на возврат долга. А тот, если и сокращался, то немного.
И однажды он с отчаянием подумал, что все-таки стоило начать с больнички, а практика… никуда бы она не делась. Именно тогда он и познакомился с женщиной, изменившей всю его жалкую жизнь.
Агна… была. И все этим сказано. Она появилась однажды в доме его. Огляделась. Поморщилась. И сказала:
— Здесь не мешало бы ремонт сделать. Кто пойдет к целителю, который не способен наскрести на жалкий ремонт?
— Простите, фройляйн…
— Фрау, — она кинула на стол кошелек. — Держи. Хватит, чтобы откупиться в этом месяце. В следующем я дам еще. А ты постарайся навести здесь порядок.
Любовь? О нет, сперва — страх. Агна подавляла. Она была мила и порой даже вежлива, хотя никогда не стеснялась высказывать, что думает о нем и его амбициях?
— Дурак. — Она как то вдруг оказалась в его постели, и это было чем-то естественным. Он знал, что Агна замужем и что разводиться она не станет. Как же… бросить титул и состояние? Чего ради? — Ты слишком мелочен… мыслить надо шире.
Он знал, что спит она не только с ним, хотя и соблюдает определенную осторожность, но ревновать… подобное безумие не приходило в голову.