По ту сторону жизни
Шрифт:
Уединенное. Тихое. И… недорогое. Двадцать тысяч марок, конечно, сумма приличная, но не настолько, чтобы разбрасываться домами… конечно, надо будет выяснить, кому по реестру принадлежал дом, хотя подозреваю, что числился он за каким-нибудь бедным и не слишком умным стариком, которому было заплачено за малую сию услугу.
Думай… Я и думала. И кое-что записывала. И…
Рассвет наступил неожиданно. Солнце заглянуло в окна. И я поморщилась — газет оставалось примерно половина, но поскольку начинала я с самых свежих, то дела дней далеких могли и подождать.
Кофе мне подали. И булочки с корицей. И тишина меня радовала, правда, недолго. Разрушил ее громкий, я бы даже сказала, весьма наглый стук дверного молотка. А потом появились гости.
Первым вошел герр Герман, по утреннему времени выглядевший довольно-таки бодрым. На форменном мундире его, пусть и цвета скучнейшего, болотного, но шитом из отличнейшей шерсти — сомневаюсь, что городская казна на сие богатство расщедрилась — блестели капли воды. Волосы герр Герман зачесал на пробор. Бороденку умаслил.
А на грудь повесил целых три ордена.
За ним следовал верный секретарь, человек скучный, безликий, но весьма сведущий в делах жандармерии, а потому, полагаю, получавший не одно лишь жалованье. За жалованье золотой брегет не справишь.
За секретарем шел господин, которого я, признаюсь, не сразу узнала, уж больно изменил его темный деловой костюм. Господин был высок. Смуглокож. Гладко выбрит. И весьма хорош собой, во всяком случае, мне подлецы всегда были чем-то симпатичны, полагаю, издержки происхождения… Костюм, пусть и купленный в лавке готовой одежды, сидел неплохо. И темная ткань подчеркивала белизну повязки, перекинутой через шею. Правую руку господина сковывал лубок.
За ним следовал человечек столь характерной наружности, что стало очевидно: меня хотят ограбить. Нет… не с пистолетом… пистолетов нынешнее мое состояние позволяло не опасаться, а вот ограбление именем закона — дело такое… иное.
— Доброго утра, — поклонился герр Герман, не по-доброму зыркнув исподлобья.
Донесли о гостях?
В этом я не сомневалась, хотелось бы еще понять, только ли о них он знает.
— Доброго, — я позволила себе широко зевнуть, и смуглокожий гость мой дернулся. А его сопровождающий и вовсе застыл, явственно побледнев. — И не скажу, что рада вновь видеть вас… в последнее время вы что-то зачастили. Чаю?
— Боюсь… я по служебной надобности.
Герр Герман осматривался.
Искал признаки чужого? Чужое, полагаю, спало, ибо шел лишь седьмой час, и полагаю, столь ранний визит является частью некоего недоступного моему пониманию, но крайне хитроумного плана…
— Господин Питхари утверждает, что не так давно вы напали на него, причинив тяжкие повреждения…
Господин потупился. И слегка порозовел.
— …а еще силой увезли его законную жену и детей.
В этот момент я простила многоуважаемому мейстеру Виннерхорфу и отъезд его, и собственную почечную колику. Вряд ли его свидетельство, даже заверенное должным образом, впечатлит герра Германа, но в суде,
— И чего он хочет? — Я обошла этого самоуверенного типчика по кругу.
Интересно, ему рука не болит?
Надеюсь, болит.
— Мой клиент, — робко начал поверенный, прижимая к груди толстый портфель, будто им надеясь защититься от меня, — согласен не подавать заявление в полицию и уладить дело миром… однако в результате в-ваших действий…
Если пристально смотреть на человека, он начинает смущаться. И краснеть.
И даже слегка заикаться.
— …он п-потерял в-возможность… т-трудиться…
— А он трудился?
— На стройке.
— Ага… стройка немногое потеряла, — я устроилась на диванчике и закинула ногу на ногу, чем привела смуглолицего в ярость. Тот приятный глазу румянец сменился болезненной красотой. Ноздри раздулись, а рука сжалась в кулак. — А вы продолжайте, любезнейший, продолжайте…
— Он… он вынужден… просить милостыню…
— Сомневаюсь. Просить он не умеет…
Смуглокожий засопел. Но промолчал.
А поверенный его тихо добавил:
— В нынешних обстоятельствах господин Питхари выдвигает вполне разумные требования…
— Значит, требования?
— Пять тысяч марок… материального ущерба… и двадцать — морального… и еще вы должны вернуть ему его законную супругу и детей, без которых господин Питхари страдает.
— Бить некого? — Я почесала коготком обивку диванчика. — Это да, это обычно расстраивает…
А хиндар взгляд мой выдержал. Ух ты, какой смелый… и наглый… и где он нашел поверенного, который согласился на этакую авантюру?
— Что ж, — я перевела взгляд на главу полиции, который, вместо того чтобы присутствовать при беседе, совершал променад по холлу. Это его семейные портреты заинтересовали? Или работа известного пейзажиста? Да, пожалуй, вид на деревенское кладбище особенно удался, но не настолько же, чтобы заворожить герра Германа?
— Это же Доусон? — он указал на картину. — И подлинник, не сомневаюсь…
— Да.
Ни за что бы не подумала, что он в живописи разбирается.
— У него весьма характерный стиль, сложно с кем-то перепутать…
О да, мне стоит опасаться за картину? Она, конечно, застрахована и на приличную сумму, но вот этот жадный блеск в глазах гостя… и речь не о жандармах.
— Это малая сумма для вас, — поверенный, кажется, почуял, что дело будет не таким простым, как ему казалось. Я же лениво потянулась и произнесла:
— Я не люблю, когда кто-то пытается забрать у меня мои деньги… такая вот маленькая женская слабость…
— Вы в сложном положении, — счел нужным уточнить герр Герман, отвлекаясь от картины. — Да и сумма…
Не так уж велика, понимаю, но это еще не значит, что я должна делиться кровно выстраданными деньгами с каким-то наглым проходимцем.
— В сложном. — Я потянулась. — И запутанном. Поэтому, полагаю, господа не будут против, если я приглашу человека, который будет рад мне помочь…