По ту сторону жизни

Лесина Екатерина

ГЛАВА 27

Я слизала не капли крови. Воду. Воду, которую тонкой струйкой лил мне на голову Вильгельм. Из кувшина. Из, мать его, хрустального кувшина, в котором болтались кубики льда.

— Я же говорил, нежить в обмороки не падает… — меланхолически заметил он, убирая кувшин на поднос. Серебряный. Сервированный… с крохотным пучком ароматных трав, который мило перевязали бумажной ленточкой черного траурного цвета. Почему-то именно данный факт оскорбил меня до глубины души.

— Руки

убери, — я вытерла воду с лица. И приподнялась.

А Вильгельм благоразумно так отступил и руки за спину убрал, верно, подозревая во мне некоторые склонности к членовредительству. Я же сплюнула прилипший к губе листик мяты и сказала:

— Еще одна такая выходка, и жить будете в том доме…

— Мне жаль, — как-то не слишком уж правдоподобно произнес Диттер. И полотенчико протянул. Белое. Накрахмаленное до хруста.

— Но ты… скажем так, производила впечатление не совсем живого человека…

— Я и есть не совсем живой человек, — я потрогала голову. На месте. И ноет так… в ритме старых барабанов. Что там может болеть? Отмирающий мозг? К доктору обратиться, что ли? Он будет рад…

Полотенце я кинула на спинку софы. Поднялась и спросила:

— А этот… ублюдок где?

— Увезли. — Вильгельм отступил еще дальше и вообще, кажется, решил, что не так уж он по моему обществу соскучился. — Он больше тебя не побеспокоит… и тот старик… и помнишь, Диттер, я говорил, что за эмигрантами нужен жесткий контроль. А ты мне о правах… и вот куда эти права заходят?

Он вытер пальцы о полы халата.

— Увидишь, возьмем одного старика, так другой появится или третий, и дальше будут калечить детей, не говоря уже… — темные глаза блеснули и инквизитор поинтересовался: — В храм не проводишь?

Я же потрогав волосы — остатки лака, сколь я ни старалась вымыть его, все же ощущались, похрустывали под пальцами этакими стеклянными осколочками, улыбнулась:

— Со всей моей радостью.

И нож возьму. В храме ему самое место.

Храм этот воздвиг тот несчастный мой предок, который и привез из страны Хинд чужую жену и чужую богиню. А с ней и немалую силу, питающую наш род. И построили его задолго до поместья, скорее уж поместье воздвигли, чтобы находиться рядом с источником.

Пускай. Это, в конце концов, не так уж и важно. Курица, яйцо… или вот храм. Он, против всех правил, располагался вовсе не в подземельях. Башня из белого мрамора. Узкая. Высокая.

Не башня даже — игла, которая на первый взгляд казалась Цельной, впрочем, как на второй и на третий: каменные блоки были отшлифованы до блеска и пригнаны друг к другу столь плотно, что разглядеть швы не представлялось возможным. Спустя сотни лет они, конечно, слегка потемнели и ощущались пальцами. Я любила их считать. Раньше.

— Чудесно… — Вильгельм соизволил переодеться, выбрав на сей раз костюм-визитку того оттенка бронзы, который редко кому идет. В сочетании

с белоснежной рубашкой и цветком гардении получилось довольно мило и, во всяком случае, выглядел этот засранец не в пример лучше Диттера. — А двери тут есть?

Инквизиторы обошли храм по кругу. Времени это не заняло, ибо была башня не столь уж велика. А двери…

— Нет, — я позволила себе широко улыбнуться и, положив ладонь на стену, мысленно обратилась к нему. Прости, что так давно не заглядывала.

Дела и… ты же знаешь.

И простишь. Всегда прощаешь. А еще я привела гостей. Не самых удобных, право слово, и, быть может, ты прав, им не место внутри, но они сами попросили. Договор же не позволит причинить вреда. Договор…

Чтобы войти в храм, следовало вернуться домой. Я прошла старым входом для слуг, который давно уж не использовался по прямому предназначению. Последняя реконструкция, проведенная моим прадедом, несколько изменила облик дома, но храм не затронула.

А потому… Одна дверь. И вторая, сделанная из темного дуба. Десяток сторожевых заклятий. И капля крови жертвоприношением. Сердце замирает: а если моя кровь, вернее, жидкость, ныне текущая в моих жилах, больше не та? Если дом не признает.

Придется договариваться с сестрицей, а та всенепременно воспользуется ситуацией. Я бы на ее месте воспользовалась.

Но нет, кровь уходит в ржавый гвоздь, а рана затягивается. Дверь же отворяется беззвучно.

— Знаешь, — длинный нос Вильгельма шевелится. — Я уже и не уверен, что хочу туда заглядывать.

Диттер молча отодвигает однокурсника. Он сосредоточен. И решителен.

Бестолочь… она не причинит вреда. Она тоже соблюдает Договор. Но я иду первой. Легонько касаюсь стены, оживляя шары. Магии в них достаточно, но свет все равно получается тусклым.

Лестница вниз.

Раз, два, три, четыре, пять… вышел месяц убивать.

Детская считалочка, жутковатая слегка, но я привыкла. Я любила это место… Голос крови? Привычка? Но прежде я часто приходила сюда…

Шесть, семь, восемь… и пощады не попросишь.

Вот здесь осталась кружка с трещинкой, моя любимая, я несла ее, но как-то поставила и забыла, а никто не посмел забрать. Это место не любит отдавать вещи.

Девять, десять… не повесить и не сжечь, не утопить… Это значит, будешь жить.

Набор слов, который напрочь лишен смысла, но я повторяю эти слова… повторяю, считая ступеньки, хотя их количество вряд ли изменилось. Сто двадцать пять вниз. И двести семь наверх.

— Знаешь, не обижайся, но фантазия у вас… извращенная. — Вильгельм вертел головой, будто опасался пропустить что-то на редкость интересное. Хотя что тут может быть интересного? Тесаный камень, темный мох, обжившийся в подземелье. Он давно изменился, если верить записям одного моего предка, весьма интересовавшегося миром живым, и питался не светом, но магией.