По ту сторону жизни
Шрифт:
Нельзя.
Дом меня не отпустит. Не этот, конечно, но собственный, родовой. Я связана с ним и храмом пуповиной силы, и, быть может, позже связь эта ослабеет или вовсе исчезнет, а я получу свободу, но пока…
— Не уедешь, — герр Герман сделал собственные выводы.
— Не уеду, — подтвердила я.
— Тогда держись этих… лучше двоих сразу… а то ж сама понимаешь, слухи пойдут… слухи, они как мухи, из любого дерьма родятся.
И в этом откровении была своя правда. Я кивнула и поинтересовалась, раз уж пошла у нас столь
— Значит такое случалось и прежде?
Пара некромантов вошли в дом. Их окружила мерцающая сфера, и местная тьма, заинтересовавшись новой игрушкой, коснулась ее. Осторожно. Пробуя на вкус. Всколыхнулось болото посмертных эманаций, поднялось, заставляя некромантов отступить.
Вот Вильгельм о чем-то спорит с Диттером, пальцами зажимая переносицу. Он машет второй рукой и, кажется, даже кричит. Только Диттера криком не испугать.
Он отвечает что-то тихо, спокойно, но даже мне становится ясно: не отступит. И платок протягивает. Заставляет Вильгельма сесть, зажать нос.
— Откуда…
— Слух хороший. — Я покусала губы. Помада все равно легла криво, но подозреваю, этого не заметят. — Так что… рассказывайте.
— А не…
— Рассказывайте, — произнесла я с нажимом, и, удивительное дело, герр Герман подчинился. Оглянулся на дом, вздохнул и…
ГЛАВА 31
Он далеко не всегда был начальником жандармерии, что логично. Начинал свою карьеру Герман Пфанцмиг с самых низов, и тогда ему, сыну булочника и обыкновенной горожанки, шестому ребенку из двенадцати других, и в голову не приходило мечтать о несбыточном.
Напротив, Германа всегда отличало редкостное благоразумие.
А еще нежелание становиться очередным батраком на отцовской пекарне, где уже трудились четверо старших братьев и помогали все другие дети, включая трехлетнюю Бруни. Не то чтобы Герман боялся работы, отнюдь, скорее уж он явственно осознавал, что и пекарню, и прочее имущество унаследует старший его братец, уже обзаведшийся супругой и двумя детьми, а прочим…
Кого и когда это волновало?
И в шестнадцать лет Герман сбежал в жандармы.
Всего-то и нужно было отстать от семейства на ярмарке, добраться до палатки вербовщика и поставить жирный крест напротив своего имени. Писать и читать в те далекие времена Герман не умел. Научился.
Что-что, а желание учиться у него имелось, и, подкрепленное немалым рвением, служба давалась ему легко, а к дисциплине и работе он привык сызмальства — вылилось в звание унтервахмистра, что было само по себе немалым достижением. Остальные в большинстве своем год или два числились анвартерами…
Но речь не о том.
В родной городок Герман возвращаться не стал, а начальство, обрадованное — уж больно много было прошений о распределении в родные места, — отправило его, куда сочло нужным.
Город наш всегда отличался особым норовом и не всякого
И его бы списать, отправить в обход мертвецкой, указавши в бумагах естественную причину смерти, — в конце концов, кому какое дело до бродяги? Свезли бы на кладбище и прикопали как есть. Так нет же, к неудовольствию начальства непосредственного и далекого, чересчур старательный новичок честно потребовал вскрытия.
А там… Вырезанные на теле письмена, оскопление и вытащенные внутренности, которые заменили соломой… Отчет заставил начальство задуматься.
Второе же тело не замедлило себя ждать.
Вновь бродяга, и нездешний, ибо этот город не жаловал бродяг. И главное, на сей раз его не стали одевать, равно как и прятать, напротив, выставили на главной площади к ужасу горожан. Вырезанное сердце. Голова на пике.
Третье… и четвертое… и штатные некроманты разводят руками, а ведьмы вдруг слепнут, будто некая сила свыше закрывает им глаза. Зато на телах начинают появляться цветы…
— Мне вот прислали, лотос, мать его… священный… черный только, — герр Герман промокнул губы краем платка. — И уши… одной девицы, к которой я заглядывал… да… потом и ее нашли.
Он прищурился. И лицо изменилось, стало жестким, проглянуло нечто такое…
— Она брюхата была… не знаю, от меня или нет, только… тогда я решил, что найду ублюдков. Сам к инквизиторам попросился. Тогда их понаехало… а без толку…
Интересно. А я не помню ничего такого… хотя… это ж еще до моего рождения произошло. С другой стороны, некоторые слухи весьма живучи, не говоря уж о тех, что претворяются в легенды.
— Случай помог… твой дядя… знаю, ты с ним не ладишь, но он вовсе не такой мерзавец, как тебе думается. Тогда он захаживал к одной, скажем так, почтенной даме, занимавшейся делом не самым законным… ему нравилось общаться с юными девицами…
Это я заметила.
Но вопрос в том, насколько юны были девицы, что продажа их противоречила законам Империи, весьма к слову лояльным в отношении проституции.
— Его… гм… тогдашняя приятельница… попросила о помощи. Услышала, что их собираются продать, но… не в бордель, да… а последними жертвами были аккурат шлюхи. Молоденькие. Чистенькие. Не стоящие на учете. Но шлюхи.
Он щелкнул пальцами.
— Он пришел с этой историей ко мне. А я — к инквизиции… и там уж… за веревочку потянули и вытянули… такое дерьмо вытянули, что тогдашний начальник жандармерии пустил себе пулю в лоб. Его сыночек… и еще с дюжину обормотов, которые в жизни проблем не знали, кроме как куда родительские деньги потратить… они и возомнили себя тайным обществом. Искателями запретного знания, да…
Герр Герман замолчал, устремив рассеянный взгляд на дом, который все же смилостивился, позволив людям войти.