По ту сторону
Шрифт:
Заговорили о своей рабочей чести — почти все они работали на одной фабрике. Кого-то хвалили, кого-то поругивали, но не шибко, а так, беззлобно, для порядку. А больше говорили о своей фабрике, о ее прошлом, настоящем и будущем. Говорили с гордостью, как говорят о любимом детище, может быть, даже чуточку хвастливо.
—
— А теперь, после войны-то, еще красивше жить зачнем.
— Ты, Володька, держись за нашу фабрику. Выучишься на мастера, а потом, может, и в инженеры выбьешься. Тебе теперь все дороги открыты.
Володя не хотел их огорчать и поэтому не сказал в тот раз, что собирается поступать в военное училище.
Сказал он об этом, когда уже надо было уезжать в Киев в спецшколу Военно-Воздушных Сил. Он не был уверен, что его туда примут — ведь у него образования-то и семи классов не было. Но его все-таки приняли, в порядке исключения, «ввиду особых боевых заслуг».
Но заслуги заслугами, а в спецшколе нужны были прежде всего знания. А их как раз и не хватало. Из того, что он успел приобрести за пять классов, половину он позабыл. Стали появляться сначала тройки, а потом и двойки. А он не привык, да и не хотел быть в числе последних, отстающих. И теперь окончательно убедился: надо сначала окончить школу.
Вернулся домой, поступил в вечернюю школу рабочей молодежи, а работать пошел на ту же фабрику, где работали его родные, приятели, соседи, — на хлопкопрядильную…
Теперь он часто встречался со своими школьными приятелями, с товарищами по довоенным коридорным играм. И нет-нет кто-нибудь из них спрашивал:
— Слушай, ты ведь хорошо рисовал раньше. Сейчас что, бросил или как?
А он вместо ответа вынимал карандаш, блокнот и тут же, на ходу, набрасывал портрет спрашивавшего.
— А
То ли кто из них проговорился, то ли попался на глаза секретарю парткома один из таких набросков, только вызвал секретарь Володю и сказал:
— Знаешь, Владимир Алексеевич, в клубе у нас художника нет, а без него как без рук. У тебя к этому делу способности. Да и учиться станет полегче — времени там больше…
И Володя согласился, потому что перешел в девятый класс вечерней школы и со временем было действительно туго.
Он оформил клуб всей полагающейся наглядной агитацией, писал афиши, рисовал рекламные объявления к новым фильмам — все вплоть до гангстеров и полуобнаженных красавиц из зарубежных фильмов. Но особого удовольствия от этого не испытывал. Его больше тянуло в цех, к ребятам…
— Все это не призвание, а баловство, — сказал он как-то брату Николаю. — Этим хорошо заниматься в свободное время. Я из рабочей семьи, сам по натуре человек рабочий, и не пристало мне около искусства прихлебателем болтаться. Репина из меня все равно не получится — таланта маловато, а на меньшее я не согласен.
И пошел работать в цех на литейно-механический завод, где работал Николай.
Можно быть плохим поэтом или художником, а можно быть и отличным слесарем. В плохих Володе Бажанову ходить не с руки — не позволяют ни достоинство фронтового разведчика, ни рабочая гордость.
Он хороший слесарь.
Но ведь можно быть хорошим слесарем и плохим человеком.
Владимир Бажанов не мог стать плохим человеком. Не та биография.