По воле Посейдона

Гребцы улыбались широкими, пьяными, умиротворяющими улыбками, словно нашкодившие псы, рассердившие вожака стаи.

Один из гребцов сказал:

— Прости, шкипер. Затмение нас просто ошарашило, ну начисто! И ведь все закончилось хорошо, так стоит ли ругаться?

Его улыбка стала еще шире и глупее.

Соклей подумал, что в словах парня есть резон, но его двоюродный брат считал иначе:

— Какое там хорошо, да проклянут тебя боги!

Голос Менедема сделался громче и стал таким пронзительным, что Соклей заткнул пальцем ухо.

— Ты, широкозадый простак, ты

хоть понимаешь, что выставил наше судно на посмешище? Никто не смеет этого делать — никто, ты слышишь меня?

Его слышала половина Сиракуз. Он так вопил, что Соклей не удивился бы, если бы и Агафокл с северного берега Сицилии тоже услышал бы капитана «Афродиты». Соклей попытался вспомнить, когда в последний раз видел Менедема таким взбешенным, но не смог.

«Уже давно никто не выставлял его при подчиненных в плохом свете», — подумал Соклей.

Имейся у пьяных моряков хвосты, они бы наверняка ими завиляли.

— Да, шкипер, — сказал тот из гребцов, который еще способен был говорить. — Нам очень жаль, шкипер… Ведь правда, парни?

Все серьезно закивали.

Но Менедем остался неумолимым, как эриния.

— Жаль? Вы еще не знаете, что такое — «жаль»! — Он повернулся к Соклею. — Вычти из жалованья у каждого из этих ублюдков трехдневную плату!

— Трехдневную? — переспросил Соклей тихо. — А это будет не многовато?

— Ради всех богов, нет! — Менедем и не подумал понизить голос. — За один день — за то, что они напились, когда должны были работать. И еще за два — чтобы этим ослам впредь не повадно было.

Но вместо того чтобы роптать, гребцы приняли такой вид, как будто пожертвовали удержанное из их жалованья серебро вместо козленка в качестве искупления грехов. Соклей решил, что в столь великом раскаянии тоже виновато вино.

— Этого никогда больше не повторится, шкипер, — заверил говорун. — Никогда!

По его щеке покатилась слеза.

Соклей подтолкнул Менедема локтем и краешком рта сказал:

— Хватит.

Он гадал: послушает ли его двоюродный брат, или же гнев Менедема, как гнев Ахиллеса в «Илиаде», окажется настолько велик и глубок, что лишит его здравого смысла. На какое-то мгновение он испугался, что Менедем превратился в одержимого. Но тот наконец ворчливо сказал:

— Очень хорошо. Ступайте на борт, вы, олухи.

Пьяные моряки, суетливо взобравшись на судно, поспешно убрались подальше от капитана.

Соклею на ум пришло еще одно сравнение из Гомера.

— Каково это — ощущать себя Зевсом, владыкой богов и людей? — тихо спросил он.

Менедем засмеялся.

— Если хочешь знать — неплохо. Очень даже неплохо.

— Я тебе верю, — ответил Соклей. — Нечасто видишь, чтобы кто-нибудь вот так нагонял на людей страху.

— Капитану нужно уметь время от времени это делать, — серьезно пояснил Менедем. — Если люди не будут знать, что обязаны слушаться, если это не укоренится глубоко в их душах, ты не заставишь их выкладываться изо всех сил. А иногда это бывает надо — например, когда за тобой гонится триера.

— Допустим, — сказал Соклей. — Но разве не лучше было бы, если бы они слушались капитана из любви и уважения? Как сказал божественный

Платон, армия любовников могла бы завоевать весь мир.

Его двоюродный брат фыркнул.

— Сомневаюсь, что так было бы лучше. Попытайся заставить твоих гребцов тебя полюбить, и они решат, что ты просто тряпка.

Соклей вздохнул.

В словах Менедема звенела суровая, чистая правда — звенела, как серебряные монеты, падающие на каменный прилавок. А что касается армии любовников… Воины Филиппа, отца Александра Великого, перебили фиванский Священный отряд, составленный из любовников и возлюбленных, перебили всех до последнего человека, после чего Александр пошел и завоевал мир без них. Платон не дожил до того, чтобы увидеть это. «Интересно, — подумал Соклей, — что бы он на этот счет сказал? Скорее всего, ничего хорошего».

Платон явился сюда, на Сиракузы, чтобы попытаться воспитать философа из никчемного сына тирана Дионисия. Это ему тоже не удалось. Соклей снова вздохнул. Людей, похоже, труднее изменить, чем того бы хотелось любовникам мудрости.

Увидев, что капитан крутобокого корабля перебросил рею с одной стороны на другую, меняя галс, Менедем заговорил о другом:

— Теперь осталось лишь провернуть тут еще кое-какие дела, а потом доставить заработанное серебро домой. Даже мой отец не станет тогда особо жаловаться.

— Путь обратно будет короче, чем путь сюда. Во всяком случае, должен быть короче, — отозвался Соклей. — Нам не придется останавливаться в стольких портах.

Он деликатно покашлял.

— И нам лучше не останавливаться в Таренте, верно?

— А почему бы и нет! — воскликнул Менедем. — Мы можем снова посетить Кротон, а потом двинуться через залив к Каллиполю. Старый тарентец — как там его имя? — и не услышит о нас до тех пор, пока мы оттуда не исчезнем.

— Это ты надеешься, что Гилипп о нас не услышит, — заметил Соклей. — Послушай, неужели Филлис стоит того?

— Тогда я думал, что стоит, — пожав плечами, ответил Менедем. — А теперь уже поздновато беспокоиться об этом, как ты считаешь?

— Да уж. — Однако тон Соклея вовсе не был снисходительно-насмешливым. — Когда же ты наконец вырастешь?

Менедем ухмыльнулся брату.

— Не скоро, надеюсь.

ГЛАВА 11

Менедем сидел в таверне недалеко от Маленькой гавани и пил самое лучшее вино: то, за которое ему не пришлось платить. Даже сейчас, спустя полмесяца после прибытия в Сиракузы флота с зерном, моряки этого флота редко сами покупали себе выпивку. Раньше полис голодал, а теперь хлеба у него имелось с избытком.

Менедем гадал — на сколько еще хватит благодарности местных жителей. Он считал, что выражение признательности несколько затянулось.

Однако Менедем вполне мог бы пить бесплатное вино, даже если бы не привез зерно на Сиракузы. Как и во многих других винных погребках, в этом морякам и торговцам подносили вино местного урожая, если те рассказывали новости — чтобы привлекать в заведение посетителей. И бесконечные рассказы Менедема о войне генералов Александра могли позволить ему пьянствовать сколько душе угодно.