По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо
Шрифт:
С первыми теплыми днями начали строительство.
Храм решено было ставить рядом с княжеским дворцом. Зодчий Веденей — коренной владимирский, построивший несколько церквей в городе и помогавший Акинфию на Успенском соборе, — разметил самое ладное место, которое выбирали с князем, вышагивая по двору, присматриваясь то из одного конца, то из другого. У них обоих храм уже существовал в воображении, поэтому место определили одно и то же, независимо друг от друга — на небольшом взгорке, почти посередине двора, шагах в полсотне от крыльца. Взгорок этот был целый день открыт солнцу, никакая тень не падала на него, а весной на нем первом стаивал утоптанный за зиму снег.
По сухому пути были отправлены обозы за камнем. Единственное — камень приходилось использовать иноземный, все же он был получше местного —
Веденей, хоть и не был знатного рода, стал вхож во дворец вроде иного ближнего боярина. Приближен был по совету Акинфия и за умение обласкан великим князем. Всем строго предписывалось знатностью перед Веденеем не кичиться и грубостей по отношению к нему не допускать. И он пользовался этим — похаживал мимо бояр да свысока на них поглядывал. Не на всех, конечно. С Добрыней Юрятичем, например, сдружился, мог ему подолгу рассказывать про будущий храм. Боярин Добрыня был прост и, несмотря на свои богатырские размеры — маленький Веденей головой едва доходил Добрыне до груди — испытывал благоговение перед искусством зодчего.
Боярин Добрыня относился к Веденею так уважительно не только из-за одного его мастерства. Каждый в этой жизни что-то умеет, каждому что-нибудь дано Богом, и хвалы достоин только тот, кто этот Божий дар в себе самом разглядит и не даст ему пропасть.
А просто Добрыня чувствовал, что храм этот каким-то образом повлияет на его судьбу.
Глава 35
Святослав Всеволодович, князь Киевский, с горечью понимал, что жизнь его, подходящая к концу, заканчивается совсем не так, как он хотел бы. Горечь его усугублялась сознанием собственной старости. Пока чувствуешь в себе достаточно сил, любые неудачи кажутся временными, надежда оживляет и подбадривает дух, отмеренный жизненный срок еще вполне долог, чтобы попытаться изменить судьбу.
С юных лет Святослав был нацелен на достижение высшей власти. Союзы, которые он заключал, клятвы, которые давал, войны, которые вел или отказывался вести, — все служило одному: подняться над всеми, стать главным властителем Руси. А когда это будет достигнуто, никто не станет вспоминать о нарушенных клятвах, преданных союзниках, братоубийственных войнах — все склонятся перед великим князем Киевским, отдадут ему свои мечи и жизни.
За плечами пятьдесят лет борьбы за власть. Состарилось тело, руки уже не в состоянии вынуть меч из ножен, натянуть тетиву. На коня приходится влезать с помощью слуг, к тому же нечасто. Куда ездить князю? До церкви пешком дойдешь, а если куда подальше нужно — довезут. Давно минули времена, когда Святослав с седла поглядывал на встречавшую его коленопреклоненную толпу. Кланяются и сейчас. Называют великим князем, государем всей Руси, а сами знают, что это только одно название — великий князь, а Русская земля давно не подчиняется Святославу.
Куда ушли годы и на что? Сколько могучих и грозных властителей пережил Святослав Всеволодович, сколько видел битв, поражений, побед, возвышений и падений! Не во всех битвах сам побеждал, но в конце концов всегда оказывался победителем, умея даже из поражения своего извлечь для себя выгоду. И добился чего хотел — золотого киевского стола, старшинства среди князей Ольгова великого рода. А если подумать — чего достиг? Утешаться ли этим старшинством? Чувствуешь себя, как дедушка в большой семье: седобородый, величественный, сидит в красном углу под образами. Сыновья, внуки, снохи — уважают, привечают, за столом лучший кусок дают, делают вид, что во всем дедушке послушны, страшатся его гнева, и все это — лишь бы не тревожить его покойную старость. А у каждого уже своя жизнь, свои дела. Вот уже кто-то прячет ухмылку, когда учишь его, как надо жить. Замахнуться бы на дерзкого, да по роже бесстыжей — нет, руки-то уже не служат. Да и не хотелось бы драться, пора заботиться о душе, готовить ее к последнему походу.
Тело состарилось, и желания притупились: не хочется ни яств изысканных, ни питья хмельного, ни других услад. Тут бы и душе утихнуть, успокоиться. Но не угасает в душе огонь, никак не угасает. Не дает примириться. Как получилось, что мальчишка, юнец безудельный, что за счастье считал когда-то находиться
Однако приходилось смирять свою гордость, подчиняться молодой силе Всеволода. Жить, убеждая себя, что киевский стол — это самое большее, чего может достичь человек: разве Киев не старший среди всех городов? В последние годы Святослав пытался убеждать себя в том, что он еще велик и могуч: много ездил по уделам своих сыновей, по землям черниговским и кривским, принимал знаки уважения и вмешивался во все дела, закладывал церкви и попробовал даже построить мост через Днепр, правда, неудачно. Вся эта деятельность не приносила ему удовлетворения. Повелевать родственниками — честь небольшая, а строительство храмов, наверное, больше засчитывается в заслугу на небе, чем на земле. Ну что ж, значит, надо было доживать, надеясь на то, что там, наверху, ему воздастся щедрее и справедливее, чем воздалось здесь.
Но владимирский князь разве даст жить спокойно? Объявил о своих правах на Мономахову вотчину — спаленный Городец, о котором и думать все забыли. И тут лее начал его восстанавливать. И ведь выстроил, прислав молодого и наглого боярина своего. Небольшой город, а крепкий, в таком отсидишься, отобьешься от сильного войска. Из Киева хорошо виден этот город, и не просто виден — торчит; в глазу, как заноза. Будто напоминает тебе князь Всеволод каждый день, кто в Русской земле настоящий хозяин. И настал день, когда Святославово терпение кончилось.
Как часто у него бывало, началось с пустяка. Святослав сидел после обеда в покоях, отдыхал возле отворенного окна. Лето только недавно наступило, еще не мучило жарой, ласкало запахом молодой зелени. Дел никаких не было. Чтобы скоротать время, он решил привести себя в порядок. Несмотря на годы, много внимания уделял тому, как выглядит. Тщательно причесывался, подстригал бороду, даже притираниями пользовался, чтобы скрыть морщины, хотя не очень-то их и скроешь. Для ухода за наружностью был у Святослава прибор — венецианский складной ларец с зеркалом. В это зеркало он подолгу смотрелся: никогда не отличался особой красотой, но себе нравился, а к старости стал нравиться, пожалуй, даже больше. Подсел к столику, привычно открыл ларец, глянул, повернул лицо так, эдак. И вдруг — даже губы задрожали. Почему-то подумал Святослав, что близок, близок тот день, когда он последний раз увидит себя в зеркале. Душа ведь наружности не имеет, а тело останется в земле. Скоро ему, князю Святославу, предстоит покинуть не только этот мир, на который он достаточно нагляделся, близится самое страшное расставание — с самим собой. Незначительное это открытие помогло Святославу острее почувствовать приближение смерти, конца жизненного пути. Зароют — и все. Старая неутихающая обида на несправедливую судьбу вспыхнула с новой силой.
Святослав захотел действия. Надо было что-то делать, куда-то ехать, собирать войско. Довольно сиднем сидеть в Киеве, глядя на Остерский Городец на том берегу. Отбросив ларец, чтобы не смотреть в проклятое зеркало, позвал писцов. Велел писать князьям — брату Ярославу в Чернигов, Святославичам — Всеволоду в Курск, Игорю — в Новгород Северский, чтоб собрались. Где собрались? Хотел велеть всем собраться в Киеве, но почему-то передумал, назвал небольшой городишко Карачев в Черниговской волости Ярослава. Прибыть всем в Карачев. Сам решил выехать туда незамедлительно.