По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо
Шрифт:
Невдалеке послышался ребячий писк — так пищат младенцы, грудные. Юрята посмотрел туда и увидел ребеночка на руках у мертвой матери. Она сидела на земле, привалившись к колесу крытой повозки. Кровь из разрубленной головы женщины еще капала на сверточек, сжатый окоченевшими руками. К мертвой женщине уже подошел невысокий светлобородый ополченец и осторожно разжимал руки покойницы, пытаясь освободить ребенка. Юрята хотел подъехать, но почему-то слез с коня, наступив на толстого, лежавшего навзничь половца, и едва не упал, оступившись на колыхнувшемся животе. Ведя коня за собой, подошел к повозке.
— Вишь, боярин, — живой младенчик-то.
— Не боярин я.
— Ну оно и ничего. А ты, мил человек, не видал ли где поблизости бабы какой? Его, чай, покормить надо.
Светлобородый на мертвую мать внимания не обращал, а вот ребенок, оставшийся в живых после такой бойни, видимо, умилял его. Надо же, среди тысяч убитых — живой, пищит. Он неумело держал сверток и пытался рукавом кожуха счистить с него примерзшие сгустки крови.
— Пойду поищу. Может, полон какой остался. А ты бабы не видел ли здесь? — снова спросил светлобородый. — А-а, — он тихо засмеялся, — я уж спрашивал тебя. Ну, прощай, пойду.
Он направился к толпе, что собиралась у возов, — искать бабу, наверное. Шел, пошатываясь, как от счастья, прижимая младенца к себе.
Юрята вдруг взялся за кожаный полог повозки и, дернув, резко распахнул его. Заглянул внутрь. И отшатнулся, рука дернулась к мечу: из темной глубины повозки на него глядели чьи-то глаза.
Среди свернутых в трубку кож, мешков, тюков шерсти сидел мальчик с бледным лицом, уставившийся на Юряту. Он не кричал, не плакал, просто смотрел и не шевелился.
— Эй! Ты чей? — внезапно охрипшим голосом спросил Юрята.
Мальчик, казалось, не понимал слов.
— Да ты не бойся, — догадался Юрята. — Мы русские. Слышишь? Русские мы.
Мальчик наконец понял и кивнул. Из глаз исчез страх, сжатые губы разомкнулись, он начал плакать, не отрывая взгляда от Юряты, словно боялся, что тот исчезнет.
— Ну, иди ко мне, — сказал Юрята и протянул к мальчику руки. Ему так захотелось обнять мальчика, успокоить его. Ребенок, не переставая плакать, несколько раз дернулся, но с места не сдвинулся. Юрята понял, что он связан.
— Сейчас, сейчас. Ах ты бедняга. — Юрята тяжело взобрался на повозку, отбросил мешок. Руки мальчика за спиной были перехвачены тонким кожаным ремешком, который туго охватывал и ноги. Юрята сунулся к ноговицам, только ножа там не оказалось — потерял. Тогда, достав из ножен меч, неудобный в тесноте повозки, он осторожно, боясь задеть мальчонку, стал разрезать ремешки. Путы упали, но мальчик не шевелился, только плакал и дрожал. Юрята принялся отогревать посиневшие от холода кисти рук мальчика: растирал, дышал на них, опять растирал. Да, мальцу крепко досталось в плену у поганых: на щеке вздулся рубец от плетки, под слипшимися волосами надо лбом виднелась засохшая кровь. Пока Юрята растирал мальчику руки, тот всем тельцем пытался прижаться, прильнуть к его широкой груди — слышно было, как стучит его сердце. И этот стук маленького сердца наполнял душу Юряты неизъяснимой любовью и страхом, что ребенок может умереть.
Юрята разворошил лежащую в повозке рухлядь, нашел шкуру помягче и завернул в нее худенькое тельце.
Вокруг шла работа. Прибыл обоз, а с ним владимирские жители, которые вместе с ополченцами разбирали захваченные возы, обшаривали мертвых половцев, стаскивали в свои сани собранное оружие, ловили лошадей. Неожиданно много оказалось везде русских пленных, они плакали, кланялись, обнимали своих освободителей, показывали раны и следы побоев. Шум и крики неслись отовсюду. Юрята разглядел знакомого сотника — Путилу, по прозвищу Бык. Такого можно оставить за старшего — даже рад будет. Добычей себя не обделит. А Юрята уже свою добычу взял.
— Эй, Путило! — крикнул Юрята, махнул рукой, подзывая сотника. Тот расслышал не сразу, был занят с виду заманчивым возом. Но вот оглянулся и живо подбежал, взялся даже за стремя, острыми глазками ощупывая сверток: что там?
— Так вот. Вы здесь приберетесь, и созывай всех, веди к стану, за старшого будешь. Я до князя поеду.
— Ладно, старшой, приведу, — охотно согласился Путило. — Может, скажешь Святославичам, чтоб своих уводили поскорей?
— Не жадничай, Путьша, — погрозил Юрята сотнику. — Здесь на всех вам добра хватит. Глядите не подеритесь только. А насчет Святославичей ты верно сказал. Надо пойти, поклониться. Да не смотри, не смотри глазами-то. Мальчонка это…
Он тронул поводья и, увидав обоих Святославичей в дальнем конце становища, где они распоряжались своими черниговцами, поехал к ним. Молодые и очень похожие друг на друга удлиненными безбородыми лицами, оба князя, глядя, как он подъезжает, старались при чужом изобразить надменность, но у них это плохо получалось: слишком возбуждены были победой, а признав в Юряте подручника великого князя, и вовсе подобрели. Юрята подумал, что это хорошо, можно не спешиваться, не беспокоить мальчика. Вот только не помнил он, который из князей Игорь, а который — Олег.
— С поклоном к вам, княжичи. — Юрята вдруг понял, что если будет говорить с ними слегка покровительственно, то они это примут как должное. И тут же порадовался за Всеволода, порадовался за мальчика, которого держал перед собой на седле.
— Спасибо вам, княжичи, за подмогу. Без вас пропали бы.
— Тебе спасибо, — кивнув, ответил один, а другой засмеялся, польщенный похвалой. Все-таки совсем еще были они молодые, Святославичи.
— А я до князя еду, — сказал Юрята. — Вот, мальчонку нашел.
Но мальчик не вызвал у них любопытства, им больше хотелось узнать, сумеет ли Юрята как должно рассказать великому князю об их воинских подвигах. Он заверил их, что подробно обо всем расскажет Всеволоду Юрьевичу, и Святославичи, кажется, остались этим очень довольны…
Он ехал мимо разгромленного Глебова стана, где так же, как и в половецком, уже хозяйничали, владимирцы. Мальчик иногда вздрагивал, и тогда Юрята торопил коня, но тут же осаживал его, боясь тряской тревожить найденыша. Конь обижался, фыркал и недоуменно взглядывал на всадника, как бы укоряя его за такую езду.