Шрифт:
ТЕПЕРЬ
Вот пустой луг посреди голого осеннего леса.
Деревья в лесу – дубы, клены, акации – пробиваются сквозь слой путаных кустов, бурых листьев, груды ломкого валежника. Наверху густо-синее небо, несколько далеких, полупрозрачных, быстро несущихся облачков – но лес достаточно густ, чтобы защитить от ветра все, что находится внизу, включая и луг. От опушки в чащу ныряет дорога – две колеи, разделенные травянистой полосой, изгибаются и исчезают в лесу.
Сам
Иногда на лугу пасутся олени. Еноты и кролики есть всегда; они протоптали здесь свои извилистые тропки. По соседству живет лиса – рыжая, проворная. Ее нора, уходящая вглубь между древесными корнями, идеально выровнена и выглажена ее брюхом.
Иногда по дороге осторожно приползают легковые машины. Они тормозят на опушке. Приехавшие в них люди иногда выходят и прогуливаются по траве. Они щелкают фотоаппаратами, или рисуют, или перелистывают книги. Иногда они спускаются в яму, на старый фундамент. Очень немногие остаются на ночевку и жмутся поближе к костру.
Когда бы ни прибыли сюда эти люди, вскоре за ними следом появляется грузный седоволосый полицейский. Иногда люди говорят с ним, иногда даже кричат – но потом они всегда садятся в свои машины и уезжают. Полицейский провожает их взглядом. Когда они пропадают из виду, он едет за ними на старом, громыхающем патрульном автомобиле. Если стоит ночь, деревья вокруг словно прыгают и пляшут в свете его красно-синей вертушки.
Иногда полицейский приезжает, когда никого не надо прогонять.
Он останавливает машину и выбирается наружу. Медленно идет через луг. Садится на обломки бетона около ямы, смотрит в нее, смотрит в небо, закрывает глаза.
Когда он начинает шуметь, лес затихает. Все звери приникают к земле и навостряют уши, слушая, как человек воет и лает.
Это длится недолго.
Когда машина полицейского уезжает прочь по дороге, лес и луг еще некоторое время хранят молчание. Но потом их обитатели принюхиваются и покидают свои укрытия – кто с опаской, а кто одним прыжком. Носы утыкаются в землю, в мышиные норки. Кто-то ест, кого-то едят.
Здесь воспоминания хранятся в мышцах и животах, а не в сознании. Полицейский, и дом, и все те люди, что появляются и пропадают, не то чтобы забываются.
Их просто некому бывает вспоминать.
1987
Пряча подбородок от холода, шериф Ларри Томкинс повернулся спиной к патрульной машине с урчащим мотором и отпер ворота на въезде в Салливановский лес. Створки со скрипом распахнулись внутрь, и фары автомобиля высветили начало дороги до того места, где она, поворачивая, исчезала среди деревьев. Ларри распрямился, потом глянул направо и налево, вдоль полосы асфальта за ним. Других машин видно не было, даже на большом шоссе поодаль от ворот. Небо затянули облака – вполне мог пойти снег, – и поля позади терялись в безлунной тьме.
Ларри забрался за руль – приятно было снова очутиться в тепле, где уютно потрескивало радио. Он миновал ворота и покатил по лесной дороге, потом переключился с дальнего света на ближний. Стволы деревьев впереди потускнели, стали оранжевыми. В полумиле отсюда стоял дом старого Неда Баркера – ближе не было ни души, но
После убийств, совершенных в декабре двенадцать лет назад, Ларри постоянно выгонял из Салливановского леса непрошеных гостей. Он ненавидел эти поездки, но должен был выполнять свою работу: кроме него заниматься этим было некому. Почти всегда нарушителями оказывались школьники из старших классов, которые приходили в дом убитых, чтобы налиться или наглотаться наркотиков, и хотя Ларри всегда бывал крут с ними, а самых упрямых забирал в участок, он понимал, что детям свойственно делать глупости, и винить их за это всерьез несправедливо. Когда Ларри было шестнадцать, он сам свалился пьяный с крыши амбара, сломав себе руку в двух местах, – и все ради того, чтобы произвести впечатление на девчонку, которая в результате так и не стала с ним встречаться.
Но после того как эта Пайк выпустила свою книгу, количество гостей резко выросло. За одну только последнюю неделю Ларри уже побывал здесь три раза. Детей хватало по-прежнему – их стало даже больше, чем раньше, но попадались и приезжие из других городов, причем Ларри подозревал, что некоторые из них не совсем здоровы психически. В прошлые выходные Ларри прогнал парочку лет двадцати с небольшим: включив бумбокс, они устроились на одеяле под отвратительную ревущую музыку. Они сказали ему – спокойно, как будто это могло убедить его, – что интересуются магией и хотят зачать здесь ребенка. Этот дом, пояснили они, излучает энергию. Когда они уехали, Ларри поднял глаза на его пустые окна, на его мертвый, тупорылый фасад и подумал, что трудно было сказать что-то более неподходящее.
Машина тряслась и подпрыгивала на ухабах, с трудом преодолевая лесные повороты. Из-за всех этих бесконечных поездок колеи стали глубже: Ларри месил здесь грязь со льдом всю осень. Время от времени колеса прокручивались, и он старался не думать о том, что будет, если придется вызывать буксир, – как он объяснит свое появление в этом месте? Но каждый раз автомобиль взревывал и вырывался на свободу.
Он приезжал сюда и с Патрицией Пайк. Он не хотел, но мэр сказал ему, что Пайк хорошо умеет писать такие книги и – при том, что мэр, как и Ларри, тоже стремится разобраться в случившемся, – он не хочет, чтобы дурная репутация города укрепилась из-за их нежелания ей помогать. И Ларри отправился в библиотеку – почитать какую-нибудь из ее прежних книг. Он выбрал ту, что называлась "Красавицы и чудовище", с огромным кошачьим глазом на обложке. Она была посвящена серийному убийце из Айдахо, который в шестидесятые годы убил пять женщин и скормил их своей пуме. В одной главе Пайк писала, что полиция скрыла от нее подробности преступления. Ларри отлично понимал, почему: убийства были жестокими, и полицейские, очевидно, уже изрядно потрепали себе нервы, сообщая подробности родственникам жертв, – не хватало еще повторять их многочисленным любителям почитать про чужое горе.
– Нас хотят использовать, – сказал Ларри мэру, помахав перед ним этой книгой.
– Слушай, – сказал мэр, – я знаю, что для тебя это трудно. Но неужели ты предпочел бы, чтобы она писала без твоей помощи? Ты знал Уэйна лучше всех остальных. Кто знает? Может, мы, наконец, доберемся до сути.
– А что, если не до чего добираться? – спросил Ларри, но мэр посмотрел на него странно и не ответил, только сказал, чтобы он смирился: он и не заметит, как все кончится.
Ларри справился с последним поворотом и остановил машину. Его подфарники слабо освещали то, что осталось от прежней кольцевой дорожки, и сам дом Салливанов.