По законам Дикого Запада
Шрифт:
Клив засунул кольт за широкий, украшенный серебряным шитьем, ремень. Отведя ногу, слегка стукнул носком сапога по лаковой туфле Ринго. Потом еще раз, сильнее. Храп на мгновение прервался, Малыш невнятно замычал, чуть повернув голову. Его левая рука ласково погладила бутыль по круглому, пузатому боку. Храп зазвучал с прежней силой. Тяжело вздохнув, Клив полез в карман куртки и достал небольшой моток прочной веревки, сплетенной из кожаных шнуров. Склонившись над бесчувственным толстячком, быстро, но тщательно связал ему кисти рук. После короткого раздумья, оставшимся куском стянул лодыжки, полностью обездвижив Ринго. Окинув взглядом скудное убранство хижины, быстрым шагом вышел во двор.
Обойдя дом, Клив направился к
Компанию лошади составлял мул, ничуть не в лучшем состоянии. Ржавая цепь, обвитая вокруг его шеи, крепилась к толстой железной скобе, глубоко вбитой в древесину. Цепь была настолько коротка, что при жизни несчастное животное наврядли могло прилечь. Теперь же, вздернутая над землей голова на неестественно выгнутой шее была обращена к Кливу. Пустые глазницы с копошащимися в них насекомыми смотрели сквозь него, иссохшие губы обнажили крепко сжатые зубы, создавая жуткое подобие улыбки. Жирная муха выползла из левой ноздри мула, и, не удержавшись, шлепнулась в пыль с тихим, но вполне различимым стуком. Клив с трудом оторвал взгляд от животных, лежащих на расчерченной полосами лунного света земле. Едва удержав поднявшийся из желудка ком, оглянулся по сторонам.
Вдоль правой стены сарая тянулись грубо сколоченные загоны для коз. Их обитатели лежали среди разбросанных по земле пучков высохшей травы, горошков навоза и клоков шерсти, напоминая странные музыкальные инструменты, издающие неприятный визжащий звук. Клив видел такие однажды, когда, перебрав виски, зашел в пеструю палатку передвижного цирка - шапито. Как же они назывались? Валанки? Нет, кажется, волынки. Точно, волынки, национальная гордость Шотландии. Клив тогда подумал, что не хотел бы жить в стране, национальной гордостью которой считается игра на волынке.
В последнем, четвертом по счету, загоне лежало нечто, напоминавшее большую связку кукурузных стеблей. Лунный свет, пробивавшийся сквозь щели в досках, не достигал этого места, и странный предмет почти сливался с окружающим загон мраком. Клив выругался сквозь крепко сжатые зубы. "Скот пал от жажды, это ясно, как божий день. Лето в Техасе жаркое и сухое, сутки без воды - верная смерть, что для человека, что для скотины", - рассуждал он, замерев на пороге. "Лошадь, должно быть, Малыша Ринго. Приложившись к бутыли, он и не вспомнил о ней. Мул хозяйский, для работы на поле. И козы. Все наперечет, кроме хозяина". Заранее зная, что увидит, Клив прикрыл нижнюю часть лица пестрым шейным платком и решительно шагнул внутрь. Вонь усилилась. Плотная ткань облегчала дыхание, но тошнота тугим комком то и дело подкатывала к горлу.
В дальнем загоне лежал человек. Одетый в когда-то белую, полотняную рубаху, и широкие, такого же материала, штаны. Грязный, босой. Длинные, спутанные волосы падали на лицо. Индеец или мексиканец,
Рой жирных мух поднялся с лежащего на земле тела. В том, что человек мертв, сомневаться не приходилось. Клив присел перед телом и аккуратно, почти нежно, отбросил со лба покойника сальные пряди волос. Темная, выдубленная ветрами и солнцем, кожа. Глубокие, словно овраги, морщины, избороздившие лицо. Невидящие глаза смотрят прямо перед собой, рот широко распахнут в немом крике боли. Мексиканец, старик. На левой скуле кожа рассечена, обнажая кость, волосы слиплись от запекшейся крови, висок проломлен сильным ударом. На секунду задумавшись, Клив извлек из за пояса кольт Малыша, и еще раз внимательно осмотрел револьвер. Желтый огонек восковой спички осветил бегущую вдоль ствола золотую лозу, тускло блестящие латунные крышки, защищавшие механизм, рукоять, отделанную слоновой костью. Ага, вот оно! У самого основания рукояти блеснули тонкие нити волос, склеенные темной, уже высохшей, кровью.
Фрагменты головоломки с тихим щелчком стали на место, рисуя в сознании Клива картину произошедшего. Вот Малыш Ринго, гонимый предчувствием неизбежной расплаты, несется на взмыленной лошади, не разбирая дороги. В душе царит страх и отчаяние загнанного зверя. Внезапно едва заметная тропа оканчивается, выводя всадника к жалкой хибарке перед небольшим кукурузным полем. Чего хотел Ринго? Возможно, воды, пищи или короткого отдыха, прежде чем продолжить отчаянную гонку со смертью. Но старик, работавший в поле, не говорит по-английски, на все вопросы отвечая недоуменным: "Но компрендо, синьор".
Оставив безуспешные попытки объясниться, Ринго впадает в ярость. Страх, отчаяние, безысходность переплавляются в его душе, превращаясь в злобу и бессмысленную жестокость загнанной в угол крысы. Вытащив револьвер, Малыш гонит несчастного старика в сарай, время от времени подбадривая пинками и оплеухами. А, войдя внутрь, перехватывает кольт за ствол и рукояткой, как молотком, бьет мексиканца в лицо. Первый удар приходится в скулу, рассекая плоть до самой кости. Кровь, хлещущая из раны, заливает рубаху, рубиново красные капли орошают иссохшую землю. Старик падает на колени, но остается в сознании. Возможно, он молит своего убийцу о милосердии, возможно, старается защититься, прикрыв голову руками. Но, опьяненный видом крови, Ринго продолжает наносить удары. Бум! Бум! Бум! Один из ударов ломает тонкую кость над ухом, и старик безжизненным кулем валится на землю. Малыш стоит над еще подрагивающим телом, шумно дыша и сжимая в руке револьвер. Немного успокоившись, он возвращает кольт в кобуру и озирается по сторонам. На глаза ему попадается обрывок старой веревки, удерживающий поперечную жердь, преграждавшую выход из загона.
Ринго срывает его и, на всякий случай, связывает распластавшегося на земле мексиканца. Вспомнив про осторожность, заводит в сарай лошадь и привязывает к железному кольцу, рядом со стоящим на цепи мулом. Снимает седло, какое то время держит его в руках, а потом в ярости швыряет на пол. Затем выходит наружу. Окинув настороженным взглядом уходящую вдаль дорогу, направляется в хижину. С аппетитом закусывает найденными в старой жестяной тарелке бобами. Еще раз осмотрев единственную комнату, замечает стоящую в дальнем углу бутыль, заботливо прикрытую старым, рваным мешком. Ознакомившись с содержимым, решает, что один стаканчик ему не повредит. Затем второй, чтоб расслабить натянутые как струны, нервы. Потом еще и еще. . .