По закону и совести
Шрифт:
В 1914 году отца мобилизовали на фронт. Перед погрузкой в теплушки, прощаясь с родными, он взял меня, в то время шестимесячного ребенка, из рук матери и, подняв над головой, сказал:
– Вот какого наследника я оставляю.
В одном из боев в 1915 году, исправляя поврежденную линию связи, он погиб от осколка разорвавшегося вблизи снаряда. Пришло извещение: Федор Григорьевич Чистяков геройски погиб за веру, царя и отечество. С фронта были присланы вещи отца – лаковые сапоги, карманные часы варшавского завода и небольшая сумма денег.
В голодный 1921 год сапоги отца были обменяны на картошку, а часы
Осталось и другое письмо, адресованное мне. Написал его отец еще дома, перед отправкой на фронт. Он сказал матери: «Отдашь сыну в день его совершеннолетия». Но мать не выдержала. Через 15 лет она достала письмо из сундука и подала мне. На конверте черными, из голландской сажи, чернилами было написано: «Последнее слово отца». Я с большим волнением вынул пожелтевший листок из конверта.
«Дорогой и единственный сын мой. Я прошу тебя беречь свою мать так, как она берегла и растила тебя.
Твой отец Федор».
Это было завещание отца: он словно чувствовал, что домой не вернется.
Я часто потом перечитывал письмо и каждый раз задавал себе вопрос: выполнил ли я завет отца? Относился ли я с должным вниманием и заботой к своей матери, которая до последнего своего дня все силы и средства, всю свою любовь и нежность отдавала нам – детям, чтобы вырастить нас настоящими, честными и добросовестными людьми, дать нам необходимое образование.
Моя мать прожила трудную жизнь. Овдовев в 28 лет, она всю себя отдала воспитанию детей – дочери и сына. Почти 35 лет мать проработала ткачихой на фабрике в Шуе.
До 1920 года мама, сестра Мария и я жили у деда, в семье, которая в некоторые годы доходила до 18 человек. Затем перешли в свой дом, стоявший рядом и построенный еще при жизни отца.
Это было очень тяжелое время. После империалистической и гражданской войн в стране царили разруха, голод, тиф, безработица. В нашем новом доме хлеба – ни крошки, муки – ни пылинки. Поэтому первое время мы вынуждены были ходить за хлебом к бабушке.
Вскоре мама купила для сестры чулочную машину, и после непродолжительного обучения у какой-то женщины в Шуе Мария стала вязать чулки и носки.
Так целыми днями сестра крутила ручку машины и вязала многометровую чулочную ленту, а мать ходила на фабрику за восемь километров от села. Одну неделю работала в утреннюю смену, другую – в вечернюю. И так из года в год.
В летнюю пору дальность дороги не очень чувствовалась, но в осеннее и зимнее время ей было трудно. Бывало, я лежу на теплой печке, прислушиваюсь к завыванию ветра, а на улице темень – хоть глаз выколи. Лежу и думаю: вот скоро закончится смена и мама пойдет домой. А время тянется мучительно долго. Под шум дождя и ветра хочется спать, но спать нельзя: уснешь, мама не добудится. Каждый шорох, каждый стук настораживает. Немного жутко. Но вот наконец улавливаешь чваканье сапог по грязи.
– Настюха, пора!
Дорога в Шую, петлявшая по полям, зимой заметалась снегом. Возвращаясь домой с вечерней смены, женщины нередко сбивались с дороги, часами блуждали по полю. Выручал в таких случаях пожарный или, как его называли, полочный колокол, в который звонил сельский сторож…
Умерла мама в 1952 году в возрасте 67 лет. У нее был врожденный порок сердца, а под старость развилась астма. Пролежав месяца два в больнице, она была выписана в безнадежном состоянии и через несколько дней умерла в доме сестры. Перед смертью она просила похоронить ее на Дроздовском кладбище, где лежали многие родные.
Просьбу ее мы выполнили. Провожать маму в последний путь пришли все жители нашего села и многие из окрестных деревень. Люди подходили к гробу, тихо говорили:
– Прощай, тетя Настя! Вечная тебе память…
Многое, очень многое припомнил я, бродя по окрестностям родного села Дроздова. Здесь вновь вставали перед глазами картины детства и юности, лица моих далеких и близких предков, моих односельчан. Именно здесь, на родине, я с особенной силой и ясностью осознавал величие дел нашего народа, все те счастливые перемены, которые дала нам революция, Советская власть. Вспомнил я в те дни и студенческие годы, и начало службы в Красной Армии.
1939 год… Навсегда он останется в моей памяти. В апреле 1939 года я был принят в ряды Коммунистической партии. Одну из рекомендаций для вступления в партию дал мне Ленинский комсомол, членом которого я был в течение десяти лет.
Другим важным событием 1939 года явилось окончание Московского юридического института Прокуратуры СССР. Жаль было расставаться с дружным и спаянным студенческим коллективом, с Алексеевским студенческим городком, в котором мы жили во время учебы в институте, готовились к экзаменам, учились танцевать, занимались спортом…
Все это далекое, но незабываемое прошлое. На всю жизнь останутся в памяти имена наших наставников и воспитателей: директора института профессора К.А.Мокичева, членов-корреспондентов Академии наук СССР, профессоров С.А.Голунского и М.С.Строговича, члена-корреспондента Академии наук Украинской ССР, профессора С.В.Юшкова, профессоров Д.А.Розанова, А.Н.Трайнина, А.В.Карасс, С.Л.Выгодского, В.Ф.Червакова, М.А.Чельцова-Бебутова, которые заботливо и настойчиво передавали нам свои знания, готовили к самостоятельной трудовой жизни.
Нельзя без душевного волнения вспоминать жизнь и работу в комсомольской организации института, где я несколько лет был членом бюро, а на последнем курсе – заместителем секретаря. Комсомол цементировал нашу дружбу, развивал политическую инициативу, учил быть стойкими, принципиальными и беспредельно преданными Родине, партии, советскому народу. Уверен, что многие мои однокашники добрым словом вспоминают вожака комсомольцев Д.Д.Королева, которого мы в шутку называли гегемоном, умного человека и талантливого организатора молодежи.