По запутанному следу: Повести и рассказы о сотрудниках уголовного розыска
Шрифт:
Туманные намеки деда… Они нелепы. Самое смешное заключается в том, что, подозревая внука в соучастии, Григорий Иванович тут же, сам того не подозревая, начисто опровергает свои подозрения, утверждая, что хорошо запомнил время, когда Игнатий Борисович пришел домой, — без двадцати двенадцать. А кассиршу ограбили в двенадцать пятнадцать. Что это? Ошибка, тонкий расчет, плод больного воображения?
Неприязнь деда к внуку бросается в глаза. Может, оговор? Но тогда старик, проявивший завидную наблюдательность, опознав грабителя, назвал бы другое, более правдоподобное
Так что же? Непроизвольная ошибка? Корнилов высказывал все новые и новые предположения, опровергая их, отбрасывая, и снова возвращался к ним. Он чувствовал, что его рассуждениям не хватает стройности, но никак не мог понять, в чем допускает ошибку. Очевидная нелепость в утверждениях деда не укладывалась ни в какие схемы. А внук, Казаков-младший? Сказал: «Мы с мамой днем на работе».
«Мы с мамой днем на работе…» Почему он так объединил себя с матерью? Ведь мать приходит после шести, а Игнатий, если верить деду, — около часу. Даже если старик ошибся или соврал и он пришел не раньше, а, как обычно, около часу, младший Казаков это обстоятельство решил скрыть. Зачем?
Вот если бы спросили человека, которому нечего скрывать: когда он пришел в тот день с работы? Он бы ответил, что пришел, как обычно, около часу. То есть сказал бы, как было на самом деле. Сказал бы правду.
Пришел около часу? Но минут за тридцать — сорок до вашего прихода домой в Тучковом переулке тяжело ранили и ограбили кассира. Неужели вы ничего необычного не заметили?
Честный человек бы сказал: «Конечно, заметил. В переулке стояли милицейские машины и «скорая помощь» (ну, положим, «скорая» могла уже и уехать…), было много народу. Что-то произошло. Потом я узнал…»
А если бы честный человек шел с набережной, он, наверное, тоже увидел бы милицейскую машину. Или людей с собакой во дворе. Если бы там не увидел — обратил бы внимание на машину и людей в переулке, уже придя домой. Окна-то выходят прямо на место происшествия!
Вот ведь о чем должен был бы рассказать честный человек после того, как сообщил, что пришел домой около часу. Корнилов вздохнул.
Значит, Игнатий на эти вопросы отвечать не захотел и потому отделался общей фразой: «Мы с мамой днем на работе…» Значит, сказал неправду. И эта его неправда помогла сейчас Корнилову понять, что он, как минимум, видел нападение на кассира, но почему-то усиленно скрывает этот факт. А неправду говорить всегда труднее — надо слишком многое держать в уме, напрягаться. Правду говорят не задумываясь…
Корнилов дописал на листке бумаги: «Проверить в техникуме, когда ушел Казаков».
Умолчание, маленькая ложь внука давали подполковнику повод внимательнее отнестись к подозрениям старика. Но как объяснить явную нелепицу со временем.
В кабинет постучали.
— Войдите! — сказал Корнилов, отвлекаясь от своих дум.
Дверь приоткрылась. На пороге стояла Варвара.
— Здрасте, Игорь Васильевич. Вы уже здесь?
Это было ее традиционное утреннее приветствие. Варвара частенько опаздывала, но все равно удивлялась, что шеф
— Алабин из Василеостровского звонит. Соединить?
— Соединяй.
Начинался рабочий день.
Алабин доложил, что в Тучковом переулке все тихо.
Бывает так, привяжется, словно репей, какой-нибудь нехитрый мотивчик или несколько бессмысленных слов из песни, и целый день никак от них не избавиться. Занимаешься серьезным делом — и вдруг в самый неподходящий момент они готовы сорваться у тебя с языка.
Чем бы ни занимался Корнилов, его неотвязно преследовала мысль об этой путанице со временем. Мог быть Казаков-младший сообщником Самарцева или нет? Если он пришел домой без двадцати двенадцать, значит, нет. Не мог! И все подозрения старика, все его неясные предчувствия — ерунда, бред!
Без десяти одиннадцать подполковник не вытерпел и поехал в Тучков переулок. «Еще один детальный разговор со стариком не помешает, — подумал он. — В конце концов, узнаю, по каким часам он заметил время. Может быть, это какие-нибудь архиерейские часы, которым и верить-то нельзя?» Перспектива вспугнуть своим приходом Игнатия Борисовича не волновала Корнилова. Он всегда твердо верил в то, что испуганный преступник скорее обнаружит себя, наделав глупостей. Да и по времени младший Казаков должен был читать лекции в техникуме.
Игнатия дома не оказалось. Дверь Корнилову открыла пожилая женщина в строгом черном платье с белым воротничком. Корнилов назвал себя. Женщина кивнула.
— Да, я знаю, что вы были у нас. Что-нибудь случилось?
Бледное, усталое лицо у нее было встревожено.
— Нет, нет, не беспокойтесь. Я прошлый раз беседовал с Григорием Ивановичем… Он нам очень помог, — сказал Игорь Васильевич. — Осталось кое-что уточнить. А вы его дочь?
Женщина кивнула:
— Меня зовут Анна Григорьевна. Приболела сегодня. Погода такая переменчивая. А у меня давление… Да вы проходите, проходите. Сейчас узнаю, не спит ли папа. Я ведь только что с работы. Еще не заходила к нему.
Оставив Корнилова в большой комнате, она прошла к отцу, плотно притворив за собой дверь. Минуты через две она открыла дверь и позвала Корнилова:
— Папа вас ждет.
Дед опять сидел у окна, спиной к дверям. Но Корнилов видел его лицо, пытливые, глубоко посаженные глаза и чуть перекошенный приоткрытый рот. Григорий Иванович следил за подполковником через огромное, в резной черной оправе, зеркало. В зеркале отражались книжные шкафы, гравюра, висевшая над диваном и морские часы. Они показывали без пятнадцати час…
«Ну вот морские часики, дед, и подвели тебя! — подумал Корнилов. — Не мог же я сюда ехать пятьдесят пять минут! Ведь явно врут!» Он обернулся и с трудом удержался от того, чтобы не расхохотаться — на часах было одиннадцать часов пятнадцать минут!
Старик развернул свою коляску и смотрел на подполковника с изумлением.
— Здравствуйте, Григорий Иванович! — весело сказал Корнилов. — Я, наверное, изрядно надоел вам? Извините великодушно.
Старик молча показал ему на стул.