По запутанному следу: Повести и рассказы о сотрудниках уголовного розыска
Шрифт:
— Ну, раз задерживали там, значит, бывал. Много вы копались, наверное, пока нашли, а что толку?
— Про толк будем говорить потом. Вот выписка хозяйственной части исправительно-трудовой колонии, где вы отбывали наказание. Читайте!
Шалимов взял в руки листок.
— Прочли? Ваша мать прислала вам голубой пиджак из вельвета?
— Я этого здесь не вижу. Написано: «пиджак один, ношеный», — прочитал Шалимов.
— Не видите? Вот объяснение матери, что она сама шила пиджак голубого цвета и послала его в колонию. Теперь
— Теперь вижу. Действительно, послала мне пиджак голубой, все правильно.
— А почему в колонии не говорили и бежали после этого?
— Бежал я не после этого, я уже все объяснил, второй раз не буду. А про пиджак забыл, кто о старых вещах помнит?
— А где пиджак?
— Износил и выкинул.
— До ареста ходили в нем?
— Ходил, конечно.
— А весной шестьдесят девятого года ходили?
— Не помню я одежду, в которой тогда ходил. Я же не знал, что через столько лет спрашивать будут.
— Проведем опознание, — сказал Алтаев, хотя знал, что не будет этого: забыла дворничиха приметы.
— Вы, начальник, что хотите делайте, а чужое дело брать не буду.
Разговор так и не получился. Алтаев не рассказывал Шалимову подробных деталей убийства, только спрашивал и спрашивал, пытаясь уточнить обстоятельства дела. Ответы следовали односложные: не помню, забыл, давно было. Отвечал он на разные вопросы по-разному, только на один вопрос Алтаев всегда слышал: «Я не убивал!»
Вечером, отправив Шалимова в камеру, Игорь почувствовал настоящую физическую усталость, все тело ныло, будто целый день таскал кирпичи.
Накурили мы… — Игорь подошел к окну открыть форточку.
— Что он сказал? — этим вопросом утром встретили Игоря Зимин и Колесников.
— Признался! Была у него голубая куртка. Добились, вот счастье какое! — Алтаев был явно раздражен. — А у вас?
— Мать Шалимова подтверждает про куртку. Ножа сапожного у сына, говорит, не видела, ни про какое преступление сын ей не говорил, по ее словам, он ничего и не делал. Насчет билетов, говорит, вызывали ее в детскую комнату лет десять назад, предупредили, чтобы за сыном лучше смотрела. Что делал сын в шестьдесят девятом году, не знает. Вернее, знает, что из школы его исключили, нигде не работал — устраивался. Вот и все.
— А у меня еще меньше, — мрачно сказал Колесников. — Был у дворничихи — ругается, ничего, говорит, не помню и не узнаю. Куртку голубую помнит, но и ее не узнает. Ну, с пиджаком ясно, ходил он в голубом пиджаке, но вот был ли убийца в голубом пиджаке — вопрос! А как доказывать, если и был? Я не успел побывать только у старушки, которая нож нашла. Завтра пойду — она старая, что ее сюда вызывать?
— Ладно, навести старушку, нож-то потеряли, хоть фото ей покажи. Она, конечно, нож не узнает, но закон требует — сходи, — сказал Алтаев. — А сейчас еще раз Шалимова вызовем, втроем поговорим с ним.
Шалимов пришел раздраженный и злой.
—
— Ночью спать надо, а не думать. Да и не о чем мне думать.
— Как знать! — загадочно сказал Колесников. — Значит, к убийству непричастны?
— Непричастен.
— И куртки голубой не носили?
— Куртку носил, говорил уже.
— А у нас показания есть, что парень в такой куртке поссорился с убитым, а потом пошел за ним. И приметы называют.
— Не знаю, что у вас есть, такие пиджаки у половины москвичей были.
— Так уж и у половины, — усомнился Зимин. — Вам же мать шила.
— Ну и что? Ходил я в пиджаке, а убийство при чем? Разве кто был в пиджаке, тот и убил? Докажите!
— Докажем! Если вы убили, то докажем, — ответил Алтаев.
— Если не вы, тогда извинимся, а дело на вас передадим в суд по статье 188 за побег.
— Видно, придется извиняться. Побег есть, признаю. И кражу в Туле сразу признал, читали дело?
— Мы многое про вас читали, Шалимов. Говорят, вы ранней весной без пальто ходить любите? — неожиданно спросил Зимин.
— Кто это говорит? Что я — пижон?
— Опять нам вопросы задаете: кто говорит? Люди говорят. Вы что, на необитаемом острове живете?
— Так врут люди, никто не будет помнить, в чем пацан ходил десять лет назад, в пальто или без, а раз так говорят, значит, врут.
Шалимов вел себя спокойно, можно было даже сказать, излишне спокойно. Когда его увели, Алтаев задумчиво проговорил:
— Что-то он очень спокоен. Не может человек так быть спокоен, когда его в убийстве обвиняют, не должен он быть спокоен. А если невиновен, то тем более волноваться должен. И потом, вы заметили, — чувствуется, что он внутренне подготовлен к вопросам, как будто отрепетировал свои ответы заранее. Иногда автоматически отвечает там, где надо бы подумать, а иногда над простым вопросом раздумывает. Тут что-то не так.
— Ты, Игорь, свои психологические обобщения вместе собери и в конверте судьям отдай. Вот, мол, вам, товарищи судьи, доказательства вины человека в таком серьезном преступлении, как убийство, тем более что ничего другого у нас нет, — сказал Зимин. — За такие доказательства адвокат тебе огромное спасибо скажет. Да что я говорю! Какой прокурор обвинительное заключение подпишет? Смех один…
— Но мы же сами чувствуем, знаем, что нашли убийцу! — воскликнул Колесников.
— Прав Володя. Мало знать и чувствовать, — сказал Алтаев, — мы должны теперь докопаться до истины — доказать или виновность или невиновность, нельзя отступать.
Шло время. Ежедневно Алтаев по нескольку часов просиживал с Шалимовым. Хотя разговоров об убийстве велось много, они ни на шаг не приблизились к истине. Вопросы типа «Ну как он?» почти прекратились. Колганов систематически вызывал группу Алтаева к себе и с Шалимовым поговорил раза два-три: результат был не лучше, чем у Алтаева.