По живому
Шрифт:
— Я хочу, чтобы одного их них носил ты.
— Но ведь я купил для тебя.
— Один мне, другой тебе.
— У меня уже есть серьга.
Фрэнки держал в пальцах херувимчика, качнул назад-вперед. — Он мечет стрелы. Чувствуешь?
— Я не знаю ни одного мужика, который бы носил в ухе купидона, — пожаловался Терри. — Мне будет неловко.
— Ухо?.. Мне это и в голову не приходило.
— А… тогда ладно.
— Закрой глаза.
Из швейного набора Фрэнки вынул тяжелую, с уже вздернутой ниткой кривую иглу и, сжимая большим и указательным
— Дз-дз-дз, — зажужжали стрелы в шепоте Фрэнки. — Дз-дз-дз, — ближе и ближе, и игла уколола грудь Терри.
— Стрела попала в цель, — известил Фрэнки невинным, почти нежным голосом. — Прямо в сердце. В твое сердце, Терри. В твое набожное благородное любящее сердце. Вот здесь мы и пришьем купидона.
Глава 17
В последующие недели любовь Терри приняла новое обличье. Каким-то чудом, может, от усталости или в силу нового понимания, барьер между ним и Фрэнки исчез. Грех его, такой огромный и непростительный, казался теперь совсем небольшим: все в порядке, надо полагать, если Фрэнки не держит зла. Она купила ему еще серьги — слезу, ракушку, узел — и окружила их такой же нежностью и заботой, как купидончика. Эти подарки, поначалу казавшиеся аномалией и порождением болезни, стали для него символом обязательности и преданности Фрэнки. Особенно он лелеял купидона, который раскачивался слева на груди, воображением оживляя его тетиву и затаенно ощущая, как стрелы одна за другой пронзают его сердце. Ракушка символизировала прилив любви, узел — сплетение судеб. Терри чувствовал себя очень счастливым, считал, что на него снизошла Божья милость.
Работа стала в тягость, главным образом потому, что разлучала с Фрэнки. Из двух работ больница, поглощавшая все его силы, почему-то обременяла меньше. Физический труд — таскание восьмидесятифунтовых мешков с грязным бельем и стиральных порошков в огромных упаковках — не оставляли сил на раздумье, едкий запах дезинфекции и постоянный грохот стиральных машин притупляли все чувства. Терри казался себе животным, чью природу изо дня в день обуздывали и истребляли. Странно, но он не протестовал, просто считал это своим уделом. Он принимал ношу и требовал еще, хватался за тяжеленные тюки и самую грязную работу: кровавые простыни в экскрементах и пропитанные рвотой подушки. Более того, жил счастливый, блаженный, наслаждался тем, от чего отказывались остальные; подарок Фрэнки, висевший на груди, был ему как церковный крест на соборе, подававший надежду и обеспечивающий духовную пищу на многие годы. Труд символизировал для него страсть. Любовь его возвысила.
В "Сутере" работа оставляла место для размышлений, справиться с которыми было нелегко. Он часто возвращался мыслями к Фрэнки, звонил ей по три или четыре раза в день, рисовал ее профиль, царапал ее имя на руке, сочинял стихи. Десятки, сотни раз касался своей груди, нащупывая пальцами брелки — дары Фрэнки. Особые чувства вызывал полненький серебряный херувимчик — символ любви, метавший в его сердце стрелы. Терри постоянно теребил его, воображая
Однажды таким его застала Бренда. Ей с трудом удалось привлечь его внимание.
— Давай устроим перерыв, — предложила она. Но Терри ее не замечал.
— Терри?
— Что? — встрепенулся он.
— Давай сделаем перерыв.
Он поднял на нее глаза. — Нет необходимости.
— Ну же. Всем когда-то нужен перерыв. — Она взяла его за руку и, вытащив из-за конторки, повела в хранилище. Там закрыла дверь.
— Пинкетт интересовался тобой.
Терри ничего не сказал.
— Он хочет знать, что вообще происходит.
— С чем происходит?
Она пожала плечами, неуклюже разыгрывая роль посыльной.
— Пошел он к черту, — огрызнулся Терри.
— Да, знаешь… — она прикурила сигарету. — Мне нравится твой одеколон.
— Если ему что-то надо, пусть спросит у меня.
— Он боится. Мальчики вообще его пугают.
Терри это показалось смешным.
Бренда выпустила длинную струю дыма. — Почему, ты думаешь, он держит женщин наверху, а всех мужчин отправляет вниз? Тебя, Сэла, Бенни, Кои? С глаз долой, из сердца вон.
— Разве? Он любит женщин. Пожалуй, это единственное, что нас объединяет.
— Еще одеколон, — заметила она. — Он себя им обливает с головы до ног.
— Фрэнки тоже нравится, — ответил Терри. — А о чем спрашивал Пинкетт?
— Он хочет знать, почему ты всегда опаздываешь. Я сказала, пусть даст нам надбавку, чтобы имело смысл приходить вовремя. Ему это все не понравилось.
— Я работаю семь дней в неделю. Какого черта ему еще от меня надо?
— Он также упоминал об инвентаризации. Считает, что ты отстаешь, забываешь делать вовремя заказы.
— Я делаю заказы, когда считаю нужным. Если он хочет чего-то другого, пусть сам этим занимается.
— Ты забывал размагничивать покупки, Терри. За одну неделю это случалось трижды.
— Ой как много.
— Покупатели смущаются.
Он уставился в пустоту, все ему было неинтересно и раздражало.
— Мне он, что ли, нравится? — пожаловалась Бренда. — Ты прекрасно знаешь мое отношение. Но он хочет сделать как можно лучше. Он найдет другой вариант, если у тебя проблемы. Но магазин-то должен работать. Он просил меня присмотреть за тобой. Мы ведь друзья.
— Как скажешь.
— Что все-таки происходит, Терри?
— Что происходит? — Он издал ломкий смешок. — Я объясню, что происходит. Эта работа гроша ломаного не стоит. Книги, Бренда? Слова? Это всего лишь жалкая патетика. Здесь мы среди ужасных людей. Они фантазеры. Они не настоящие. — Он схватился за рубашку и брелки под ней. — Ты хочешь настоящего? Вот оно, настоящее. Вот она, жизнь. Все здесь, каждая загогулинка, каждое слово, каждая книга, именно и только здесь, во мне, живом. Ты хочешь во что-то погрузиться. Валяй сюда. Утони в жизни. Ах, не нравится, что ж, вот тебе окончательный расчет. Это так очевидно… Я мог бы раньше понять.