По зову полной Луны
Шрифт:
— Стоим! — пытался сохранять порядок Шрам. — Никому не дёргаться! Предельная готовность! Ждать моего приказа!
Они растерянны, напуганы, пусть никто в том не признается. Слова командора доносятся до них словно бы издалека. Каждый помышляет сейчас лишь о том, как вырваться из западни. Лишь бы появился шанс, просвет в заградительной стене. Но давать шанса им не намерены, и это заставляет сердца биться ещё порывистее. Все учения, вся подготовка никак не спасут их. Пустое. Смерть явилась за ними. Смерть не от честной стали в руках того, кто с тобой одного рода-племени. Нет — перед ними нелюдь, жаждущая
Командор завёл отряд в ловушку. В глухие дебри, где все они и полягут. Оставшиеся строить лагерь у Чащоб проводили их взглядами, и назад никто не возвратиться, никто и никогда не узнает, что с ними сделалось. Лес поглотил вошедших в него, и он не выплюнет даже их костей, он укроет их мхом и засыплет слоем палых иглиц. Он навеки упокоит их в себе, как тех растерзанных карлов в овраге. В том самый момент, когда они пересекли лесную черту, уже тогда, для всего прочего мира они пропали без вести. Для всех их уже нет несколько дней, их история закончена… Командор вновь просчитался. Мечты о праведной мести — как очевидна стала их нелепость. У них не было ни единого шанса! И теперь они пожинают плоды своей самоуверенности.
Воздух пропитался запахом карлов. Их немытых грязных тел, их вшивых волос, прелых шкур их одежд. А древни пахли смолой, но тоже неприятной, какой-то горькой… Душно, душно дышать. Лето пришло без весны… Безразличные деревянные лица смотрят на окружённых, на словленных. О чём-то они думают…
Лишь Штрауб и лучшие десятки сохраняют выдержку. Им довелось повидать разного, и в здешних лесах в том числе. Сотники взывают к спокойствию. Их не слушают. Все следят за малейшим движением громил. Стена древней неподвижна. Нет выхода из капкана, потому люди тоже неподвижны. Они держат строй, единственное, что ещё могут делать. Они ждут, что будет дальше.
И никто не замечает мерцания нагрудных медальонов. Впрочем, чтобы это сейчас изменило?
Карлам надоело ждать первыми.
Сначала один недомерок, за ним второй, третий, четвёртый, проворно семеня короткими ногами, выбегают вперёд громил, натягивают свои луки и стреляют в людское скопление. Грубые стрелы летят в толпу. Три из них вонзается в поднятые щиты или ломается о брони. Но не все. Заржала обезумевшая от боли лошадь. Рванулась, сбрасывая седока, понеслась, не глядя, вперёд, но бежать некуда, и она устремилась по кругу прогалины. Сидящие на великанских ветвях карлы залюлюкали, разом приходя в бурное оживление, посылая в неё всё новые стрелы. И вот лошадь оступилась и повалилась. И все это видели.
Продолжая люлюкать и залихватски посвистывать, карлы выбегали вперёд, всё больше карлов и всё дальше вперёд от своих древесных союзников, вскидывая луки для второго залпа.
Людская масса качнулась на месте, приходя в движение.
Крикнули. Кто-то что-то крикнул. Ему ответили. Ещё и ещё. И вот уже поднялась целый шквал, заржали лошади, зазвенело железо. Толпа всадников заколыхалась. Крики нарастали. Никто не желал становиться смирной овцой на бойне.
До чего же душно.
Положение
Громила-разрушитель, похожий на старую узловатую сосну, весь покрытый буграми и растущими на нём грибами-трутовиками, выступил из великанского строя. Палящее солнце заливало прогалину, его лучи подчёркивали каждую трещину коры, каждый извращённо подражающий людскому облику изгиб несуразного древесного тела.
И как же воняло шкурами. И кислым лошадиным потом.
Древень утробно заворчал, замахиваясь лапой-ветвью.
— О, Господи! — взвился чей-то молодой голос. — Они всех нас поубивают!
Этот вопль окончательно прорвал «плотину».
Лошади вздыбились, подстёгнутые разом одуревшими всадниками, и слепо устремились бежать. План, подразумевавший приведение врага в смятение плотным залпом из стрел и горшков с горящим маслом, как то отрабатывалось на учениях, так и остался лишь планом. Время на его осуществление вышло.
Неподвижность рождала обессиливающий страх.
В движении была надежда.
Надрывно запел боевой рог, хотя команды на то не давалось. Щиты убраны или попусту брошены, освобождая руки для топоров и мечей. Срываясь в галоп, поток всадников грохочущей оравой понёсся на стену громил.
В мгновение всё смешалось. Жажда жизни и животный страх. Кровь ударила в головы, разум померк, вытесненный глубинными инстинктами, теми, что в минуты предельной опасности гонят спасаться бегством, а если это невозможно, то бросают прямиком на врага. Тогда только и остаётся мчаться вперёд, ища для себя исхода в круговерти битвы. Исхода в спасении или гибели.
Одурманенных боевым угаром всадников не остановить. И даже то обстоятельство, что вышедший из строя древень сделал это лишь для того, чтобы одним махом разметать «зарвавшихся» карлов, уже ничего не могло изменить. Хрупкое равновесие разлетелось тысячей звенящих осколков. Огонь схватки полыхнул, опаляя всех и вся.
А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!
Слов нет, лишь звериные рёв — твой и того, кто рядом, впереди, с боков, позади; лишь скачка и смертельная буря; лишь грохот копыт и вопли нелюди, вновь нарушившие покой лесного царства.
УРРРРРРРРУУУУУУУУУУУУУУУУ!!!
Вот и великаны издали свой боевой клич. Ну, теперь держись.
Видя, что пресечь бравшую разгон скачку уже ни в его, ни в чьих-либо силах, Шрам принял единственное возможное решение.
— За мной! На прорыв! — заорал командор и наподдал своему жеребцу, заставляя того в три прыжка вырваться на остриё образующегося клина атаки. Конь господина Аргуста шёл следом.
Вопреки царящему вокруг хаосу, приказ Шрама достиг слуха подчинённых. Вначале ближних десятков, а там и всех прочих. Повинуясь заложенным в них рефлексам (заложенным, как оказалось, не хуже тех самых, коренных, что определят сама природа), всадники потянулись за своим командующим.
Разрозненное движение приобретало общее направление.
Пространства для совершения манёвров не имелось. Мешали росшие то тут, то там деревца, да и размеры самой прогалины хоть и были приличны, не годились для верховых перегруппировок. Выбрать место для схватки на свой вкус им никто не предоставил.