По зову сердца
Шрифт:
В детстве Джесс выпадали волшебные минуты, когда она и мать улетали далеко-далеко от строгого отца, от повседневных дел и обязанностей, которые возлагало на них положение жены и дочери Джеральда Бейтса.
И эта жизнь осталась позади, когда Джесс исполнилось пятнадцать.
Она повернула на пальце кольцо с алмазом и изумрудом, то самое, которое носила с того дня, как волшебство исчезло навеки.
В тот промозглый мартовский день, в день похорон, Джесс услышала, как одна дама сказала другой: «Таблетки». «И водка», — как бы подтвердила вторая.
Джесс была потрясена
Самоубийство. Мама? Нет, это невозможно. Только не мама. Только не ее легкомысленная, веселая мама.
Но Джесс почему-то поверила, что это правда. Пожалуй, она всегда знала, что у ее матери такая же хрупкая душа, как и тело. Джесс понимала, что счастливые дни не могут длиться долго.
Она тряхнула головой. Вдали за окном проплывала ярко освещенная баржа. Не стоило вспоминать о матери. Прошло уже тридцать лет. Были радости за эти тридцать лет, были и горести. Последних больше, гораздо больше. Но ярче всего запечатлелись в памяти чудесные годы, когда мать была жива, и отчаяние, охватившее се, когда она узнала, что мать умерла. Хуже была разве что потеря ребенка, от которого Джесс отреклась.
Она снова повернула на пальце золотое кольцо, как бы замыкая на ключ все, что принесли с собой мысли о том ребенке, — память о прошлом, о преступлении, о душевной пустоте, о Ричарде.
Ричарда ее отец презирал, потому что семья Ричарда не принадлежала к их кругу. Это Ричард пришел на похороны, чтобы утешить Джесс, а потом взял за руку и отвел к отцовскому лимузину, где обнимал, целовал и слизывал слезы с ее щек. И она обнимала и целовала его. В тот холодный мартовский день в лимузине был зачат ребенок, который теперь в могиле.
А может, и нет.
«Я — твоя дочь». Вот что сообщалось в письме.
Джесс переплела пальцы и сжала их с такой силой, что камни кольца впились в кожу.
— Да что же это такое? — проговорила она вслух. — Почему возвращается эта боль?
— Мама! — раздался в прихожей голос Моры.
Джесс моргнула, провела по глазам ладонью, собралась с духом и повернула голову:
— Мора, я не слышала, как ты вошла.
— С кем ты разговаривала? У тебя гости?
Джесс разжала пальцы и вымученно улыбнулась:
— Нет, никого нет. Я не разговаривала, а пела.
Ее миниатюрная светловолосая дочка, точная копия самой Джесс, только еще не пострадавшая от неумолимого времени, впорхнула в комнату и швырнула рюкзак на диван. В который раз Джесс вознесла хвалу Всевышнему за то, что Мора выросла уверенной в себе и не изведала мучительной боли сомнений, тягот неведения, раскаяния и многих лет безысходного горя.
— Что-то я никакой мелодии не расслышала. А у тебя случайно крыша не поехала?
Джесс подошла к дочери и обняла ее.
— Не знала, что современные психологи пользуются такой терминологией. — Она потянула носом. — Пахнет мокрой шерстью. Ты хорошо доехала?
Только в этом году Джесс преодолела ежесекундный страх за Мору. Раньше она постоянно представляла себе, как на шоссе между Гринвичем
Если только Эми действительно была ее дочерью.
— В Нью-Хейвене идет дождь, — сообщила Мора, высвободившись из материнских объятий и сняв пальто. — Что у нас на ужин?
— Тревис уехал кататься на лыжах, так что мы с тобой сегодня вдвоем. Давай сходим в новый тайский ресторанчик.
— А может, просто закажем на дом пиццу? Надеюсь, Эдди позвонит.
Эдди — очередное увлечение Моры — ездил на «порше» и учился на менеджера в Йеле. Джесс до сих пор считала, что Море было бы лучше с менее самовлюбленным парнем.
Джесс понимала: Мора приехала не столько потому, что так уж хотела побродить с матерью по магазинам. Ее привлекала близость Йельского университета к Гринвичу. Тем не менее Джесс улыбнулась и пошла к телефону, чтобы заказать пиццу с капустой брокколи — как любит Мора. Она утешалась мыслью о том, что вечером у нее, может быть, все же найдется время облачиться в халат.
Эдди действительно позвонил, поэтому вояж по магазинам вышел недолгим. Мора собиралась ехать в Йель.
— Мам, ну ты же понимаешь! — умоляюще сказала дочь в закусочной на углу Пятьдесят седьмой улицы и Третьей авеню.
Конечно, она понимала. На дворе девяностые годы, поколения отличаются одно от другого, как заурядный куриный сандвич, что лежит перед Джесс на пластиковой тарелке, от изысканного салата из даров моря.
— В последние дни ты часто встречаешься с Эдди, как я вижу, — заметила она.
— Какое там часто, мама! Всю неделю нас с ним разделяют двести миль.
.Джесс бросила взгляд на сандвич.
— Как по-твоему, это серьезно?
— Серьезно? — рассмеялась Мора. — Мама, ты как будто из романа Джорджа Элиота note 3 . Серьезно! — повторила она, фыркнув. — О, моя Джессика, ну что мы стали бы делать, если бы… положение… оказалось серьезным?
Note3
Джордж Элиот — псевдоним английской писательницы Мэри Энн Эванс (1819-1880). Имя использовано как символ чопорной викторианской эпохи.
Забыв о раздражении, Джесс расхохоталась. Ей передалось веселье дочери. Она уже не помнила, когда в последний раз вот столь искренне смеялась, когда чувствовала себя так же беззаботно.
«Наверное, — подумала она, — нужно показать Море письмо и поделиться с ней своими чувствами».
— Мам, не волнуйся, — говорила Мора. — Мы с Эдди очень осторожны.
Джесс поняла это так: да, они спят вместе, но пользуются презервативами, чтобы не допустить беременности или, не дай Бог, не заболеть СПИДом.