Победа для Александры
Шрифт:
— Габи, ты любишь детей?
— Не знаю, у меня их нет. — Габриэль смеется, закидывая голову, обнажая шею и широко раскрывая рот, набитый здоровыми белоснежными зубами. Потревоженный голубь недовольно озирается, короткими красными ножками делает два торопливых шажка, но улетать не торопится. Отложенное намерение застревает в толстой гузке нервным потряхиванием.
— Не смешно!
Габриэль обрывает громкий смех:
— Мне тоже не смешно. Это странный вопрос. Почему ты не спросишь мужа? Может, это он любит детей!
— Я уже говорила, мы больше не вместе! — Почему ей кажется, что она оправдывается?
— Дорогая, я знаю твою фамилию.
— Ага, — Сашин голос трещит от сарказма, — ты не можешь любить женщину с простой русской фамилией — Иванова.
— Я люблю русскую женщину с такой фамилией! — Габриэль злится, небольшие ноздри кукольного носика раздуваются, сейчас он запыхает, как чайник.
Саша улыбается.
Габриэль задумчиво трет нос:
— Что там? Что там смешного на моем носе?
— На носу. Надо говорить «на носу».
— Надо? Мадам знает, как надо? А она знает, что перед тем, как спать с другим мужчиной, надо разводиться с мужем?
Иногда он просто невыносим! Саша сердито машет рукой:
— Хватит! Я задала простой вопрос.
— Я дам тебе простой ответ. Какая разница, люблю я детей, не люблю… Ты замужем, ты просила меня не делать тебе детей. Наверное, ты ждешь, когда их сделает твой муж. Это просто. Для тебя. Пусть так. Наверное, я дурак! Осталось два месяца, и я уеду из России. К чертовой бабушке! А ты спрашиваешь, люблю я детей или нет!
Голубь, обеспокоенный судорожными взмахами рук и громкими голосами, ретировался с шумом, достойным лучшего применения.
Саша выслушала сбивчивую речь, глядя в сторону.
Габриэль прав, то, что они вместе, — это прекрасно. Рядом с ним она чувствовала себя… собой. Она ощущала каждую частичку своего тела, верила каждому его слову, даже если оно выглядело непривычно и даже… глупо. Она привыкла к косым взглядам на улице, к шипению за спиной.
— Совсем бабы с ума посходили, на негритосов вешаются. И что она в нем нашла? Тощий, мелкий. Что попа, что голова — с кулачок, не больше.
Интересно, если бы Габриэль был широкоплечим двухметровым красавцем с черной глянцевой кожей — это объясняло бы другим, отчего они вместе? И вообще, нужны ли какие-то объяснения, почему одни люди вместе, а другие — нет? Почему ей хорошо с ним? Почему она носит в себе ребенка с радостью, которую не ощущала прежде? И ее нисколько не волнует глупое, тысячу раз глупое обвинение: «порочное дитя преступления против расы»? Где она это вычитала? В одном из глупых романов, которыми Саша зачитывалась, лежа на сохранении в ивановской больнице?
Это ребенок Габриэля, а значит, он такой же солнечный, светлый и сильный. Все будет хорошо! Все должно быть хорошо!.. Тяжелым камнем ухнул в желудок страх. А вдруг и на этот раз тело исторгнет зародыш прочь?.. Этого не будет, а иначе вместе с ним из Саши вытечет ее собственная жизнь.
— Ладно, Габи, забудь. — Она погладила его по нахохлившейся спине. — Не будем портить друг другу настроение. И так времени осталось немного… Хочешь мороженого?
— Да, моя принцесса. — Габриэль грустно улыбнулся и нежно обнял Сашу за плечи. — Мороженое, коньяк и кофе. Много-много кофе для тех, у кого мерзнет сердце.
Глава 30
К невзрачному бетонному общежитию Горного института одна за другой подъезжали машины. Из каждой выгружалось не менее четырех человек. Казалось, здесь собрались
Несколько дипломников из разных вузов, и Габриэль в том числе, решили вместе отпраздновать окончание учебы в России. Африканцы вскладчину арендовали помещение, украсили его шарами и самодельными плакатами. Выпивку и закуску заблаговременно закупили в ближайшем супермаркете. По всему периметру в два ряда были аккуратно расставлены бутылки с алкоголем. Пивные бутылки вперемешку с винными. На полу в дальнем углу стояла стереоустановка, откуда и доносилась музыка. В середине зала уже танцевали. Мужчин было большинство, четыре африканки, одна с полуторагодовалым ребенком, что не мешало ей весело отплясывать, пристроив чадо на крутом бедре, и несколько белых. Среди них выделялись две: миниатюрная брюнетка в ярком вечернем макияже и затянутых в сетчатые колготки стройных ножках, и высоченная, грубо скроенная рыжеватая девица с неправильным прикусом лошадиных зубов и грудью, способной конкурировать с лучшими особями молочной ярославской породы.
Саша беспомощно огляделась, Габриэль снова исчез, оставив ее на своего земляка-медика, невероятно высокого Жерома. Откуда-то сверху Саше улыбалось узкое миловидное лицо в круглых смешных очках, неустойчиво сидящих на тонкой переносице. Маленькая голова, посаженная на длинную тонкую шею, небольшое туловище с небрежно приделанными к нему конечностями.
— Сейчас он придет. Не скучай, — Жером протянул Саше руку, — потанцуем?
Ах, как сладко лилась в уши музыка, как здорово было двигаться вслед за нескладным на вид, но поразительно пластичным партнером. Африканская музыка нежно пощипывала каждый нерв, диктуя движения, подсказывая каждый шаг. Саша двигалась все смелее и раскованнее. Парный танец без прикосновений, только взгляд, только ритм. Общий захватывающий ритм, в котором каждый партнер — всего лишь часть общего пламенного рисунка. Саша и не заметила, как вокруг них собралась небольшая толпа, танцующие подбадривали их хлопками и восторженными возгласами.
Никогда прежде танец не приносил такой радости и освобождения. В этом танце было, все, о чем мечталось в детстве. Страсть и полет, биение жизни и бесконечная энергия. А еще в нем были узнавание и удивление. Словно омытый прозрачной водой хрусталик начал четче воспринимать окружающий мир, и, несмотря на царивший в зале полумрак, Саша увидела все каким-то другим, внутренним зрением. Стало вдруг очевидным то главное, что позволяло чувствовать себя свободной в обществе Габриэля, то, что сохранялось в толпе чужих, абсолютно незнакомых черных людей. Это ощущение охватило все тело, проникло в легкие и наполнило их невесомостью. Саша словно превратилась в легкое белое перышко, подхваченное поднимающимся с земли потоком горячего дрожащего воздуха.