Победа. Том 1
Шрифт:
Слова Черчилля лишь усилили возмущение Идена.
"Как он может думать сейчас о такой ерунде!" - мысленно воскликнул Идеи.
– Я удивляюсь вам, сэр!– повторил он.– Неужели вы забыли, что вопрос о германском флоте был одним из ваших серьезных козырей!
– Забыл?..– переспросил Черчилль.– Что вы, Антони!– сказал он, усмехнувшись.– У меня всегда была отличная память. В свое время я получил первую премию в Херроу за то, что прочитал наизусть примерно тысячу двести строк из Маколея. Это была книга о древнем
А вы смогли бы это сделать?
– Я читал Маколея, полагаю, вы в этом не сомневаегесь, - не принимая иронии Черчилля и еще более раздражаясь, ответил Идеи.– Но сейчас речь идет не о Маколее сэр! У нас не так много козырей в этой игре. Германский флот был одним из них. Мы могли пойти навстречу русским только в обмен на существенную уступку с их стороны. Я имею в виду репарации, Польшу, восточноевропейские правительства, - словом, все то, ради чего мы сюда приехали. Сталин грубо, бестактно поднял вопрос о флоте, а вы вместо того...
– "Бестактность - признак мужества", - прервал его Черчилль.– Это цитата, Антони, - снисходительно пояснил он.– Эти слова произнес кто-то из окружения Вильгельма Второго. Не помню, кто именно. Вы правы: меня стала подводить память.
"Он явно не хочет серьезного разговора, - подумал Идеи.– Никто и никогда не мог заставить этого самовлюбленного человека признать свою ошибку".
Все же он сделал еще одну попытку...
– Сталин застал нас врасплох, - с упреком сказал Идеи.– Он на это и рассчитывал. Грубый прием! Вам ничего не стоило ответить, что вопрос слишком серьезен и что нельзя решать его походя.
Черчилль молчал. Словно забыв об Идене, он медленно подошел к одному из стеллажей, установленных вдоль стен комнаты. Проведя рукой по корешкам книг с золотыми обрезами, Черчилль вытащил одну из них наугад.
Книга называлась "Портрет сенбернара". На обложке ее был изображен огромный пес с белой шерстью и массивной головой. Чем-то он напоминал самого Черчилля...
Не раскрывая книгу, Черчилль поставил ее на место и взял с полки другую. Из-за его спины Идеи прочел название: "Жизнь Марвица".
Марвиц был генералом, и Идеи это знал. Однако сейчас его не интересовали ни Марвиц, ни сенбернар. Он хотел добиться, чтобы Черчилль признал свою ошибку.
– Все же он мне нравится, - тихо сказал Черчилль.
– Нравится?– с недоумением переспросил Идеи.– Кто? Марвиц?
– Дядя Джо, - горько усмехнувшись, ответил Черчилль.– Вы знаете, Антони, если бы этот человек оказался в моей власти, я бы с ним... расправился. И все же... Мне нелегко было бы это сделать.
Теперь Идеи глядел на Черчилля уже не с негодованием, а скорее с испугом.
"Неужели этот человек рухнул? Видимо, он в глубине души тяжело переживает свою ошибку и старается замаскировать ее сентиментально-элегическими рассуждениями?"
Идеи невольно вспомнил слова, которые Герберт Уэллс написал в одной из своих статей, посвященных Уинстону Черчиллю. Этот человек, утверждал
Прочитав в свое время эти строки Уэллса, Идеи решил, что писатель, в сущности, прав. Разумеется, приходилось делать скидку на то, что Уэллс был либерал, фабианец.
Люди, подобные Черчиллю, вызывали в нем естественную неприязнь.
Но в чем-то Уэллс был, несомненно, прав. Недаром Черчилль столь тщательно изучал все, что касалось Наполеона.
Сейчас перед Иденом стоял отнюдь не Наполеон, а просто старый, усталый человек в мешковато сидевшей на нем военной форме.
Что-то угнетало этого человека. Нет, рассуждал Идеи, только что допущенная им ошибка - фактическое согласие отдать часть флота русским не могла так взволновать его. Он оказался в цейтноте, вот в чем дело! Скоро, очень скоро станут известны результаты выборов. Но неужели он допускает мысль о поражении?!
Работая бок о бок с Черчиллем, Идеи видел то, чего не могли разглядеть люди, находившиеся на расстоянии и от парламента и от резиденции премьера на Даунингстрит, 10. Он знал о чудовищном самомнении Черчилля, о его презрении к массам, о его непоколебимой вере в то, что историю делают герои.
Хорошо представляя себе все эти крайности премьерминистра, Идеи в то же время испытывал на себе его огромное влияние.
Черчилль был сильной личностью, Идеи - не более чем образованным, хорошо воспитанным дипломатом. Он понимал, что Черчилль не будет править Великобританией вечно, но не мог поверить в то, что человек, который привел страну к победе, может быть теперь отвергнут народом.
Однако сейчас, видя, как Черчилль угнетен и подавлен, Идеи невольно встревожился и сам. Закат Черчилля означал бы и его собственный закат. Идеи был слишком связан с Черчиллем, чтобы начать самостоятельную борьбу за власть. Предположить, что ее заново начнет Черчилль, которому перевалило за семьдесят, было трудно. На мгновение Идену стало жалко Черчилля. Он уже ругал себя за резкость. Ему хотелось смягчить ее и подбодрить Черчилля. Он лихорадочно думал, как это сделать.
– Вы правы, Антони, - неожиданно сказал Черчилль.– Я допустил просчет. Но он ничто по сравнению...
Он не договорил и, казалось, задумался.
– По сравнению с чем, сэр?– мягко спросил Идеи.
– По сравнению со всеми ошибками, которые нами допущены!– с горечью воскликнул Черчилль, - Вспомните хотя бы пятое июня! Это роковой день для всех нас, для западной цивилизации! Пятого июня мы смирились с требованием Советов и пошли на отвод своих войск. Вы знаете, куда мы их согласились отвести?
– К границам, предусмотренным Консультативной комиссией и утвержденным нашими правительствами.