Победитель, или В плену любви
Шрифт:
Небо перечеркнула ослепительная молния, и тяжко ударил ближний гром. Застучали первые капли, словно невидимая рука щедро сыпанула горсть дождя. Манди побежала; дерзкий ветер сорвал плат, и он затанцевал в пыли, будто обрел собственную жизнь. Девушка вскрикнула, но тут же в душе обрадовалась: ну и пусть катится куда угодно.
Она добежала до своего шатра, когда небеса разверзлись не на шутку. Забравшись внутрь, она быстро отставила покупки и ловкими пальчиками заправила откидную створку, защищая полотняный домик от затопления.
— Эдмунд Одноглазый прислал тебе
Сидя на крае настила, Клеменс перебирала швейные принадлежности; она никак не отреагировала на слова дочери и даже, кажется, не заметила отсутствие плата на ее голове. Только и сказала недовольно, слегка хмурясь:
— Ненавижу грозы.
Острие боли предчувствия ужалило Манди. Да, действительно мать не любила громы и молнии, но совсем недавно она была в таком настроении, когда на подобное не слишком обращают внимание.
— Но папа говорил, что земля нуждается в дожде, — осторожно сказала она.
— Ненавижу этот шум и грохот. Не могу думать, когда так бьет по голове… — Клеменс наконец затянула кожаный мешочек со швейными принадлежностями и спрятала его в ларец. Пальцы дрожали, а тонкое лицо усыпали мелкие бисеринки пота.
— Мама, ты хорошо себя чувствуешь? — с тревогой спросила Манди. — Может, сделать отвар?
Клеменс сглотнула и сказала:
— Малыш сегодня что-то особенно забеспокоился. — Она приложила руки к вздутому животу. — Но теперь утих. С предыдущей отметины на свече я ничего не чувствую. Ох, Иисусе, как разболелась спина…
Она выпрямилась, легла и уставилась на полотняную крышу шатра, которую трепал штормовой ветер; частый дождь барабанил, заполняя короткие промежутки между ударами и раскатами грома.
Манди схватила плащ, накинула его на голову и плечи, расшнуровала створку и побежала к соседям — попросить кипятка. Когда она возвратилась, Клеменс впала в беспокойную дрему.
Девушка сбросила промокший насквозь плащ и принялась делать целебный отвар из высушенных прошлогодних ягод и свежих побегов шиповника. Жаль, конечно, что отца нет с ними, хотя он где-то неподалеку в лагере; наверняка проводы сопровождаются выпивкой, так что, когда он возвратится, пользы от него будет мало.
Манди осторожно разбудила мать и поддерживала, пока та пила ароматное горячее варево. А потом предложила съесть по кусочку коричного хлебца: желудок молодой девушки сводило от голода и нетерпения. Клеменс согласилась, затем положила руку на живот и нахмурилась.
Манди отрезала щедрый клин хлебным ножом и медленно, как священнодействуя, положила в рот первый кусочек. Мед, орешки, специи; как это великолепно… Девушка даже закрыла глаза от наслаждения.
И в это время Клеменс неожиданно вскрикнула от боли, а руки, приложенные к животу, напряглись.
— Мама? — Распахнула глаза Манди. — Что, младенец рождается? — проговорила она, торопливо глотая и уже почти не чувствуя вожделенного вкуса.
— Я… не знаю, — задыхаясь, ответила Клеменс. — Это… совсем не так, как в прошлый раз… и слишком рано… больше чем на месяц…
— А может быть, что-то из еды оказалось плохое?
Клеменс
— Этим утром… Когда я меняла простыни, нашла кровавые пятна. А сейчас поясница… Так тяжело и больно… Как переламывает…
— Но что мне делать?
Испуганное выражение голоса дочери заставило Клеменс на миг отойти от края пропасти ужаса и боли, в которую она скатывалась. Она попробовала подумать, отвлекаясь от тупой и в то же время раздирающей боли в матке, и сказала:
— Приведи госпожу Од, повитуху, и постарайся разыскать отца, пока дружки не напоили его до бесчувствия.
— Но я не могу оставить тебя одну!
— Ты мне ничем не сможешь помочь. Нужна опытная повитуха — она скажет, что и как. Иди!
С тревогой и болью — куда более сильными, чем недавний голод, Манди снова набросила плащ, еще раз с беспокойством взглянула на мать и выбежала под ливень.
Александр положил топор с короткой рукояткой на колени, обмакнул тряпицу в плошку с маслом и вновь принялся натирать лезвие. Не самое приятное времяпрепровождение, но по такой сырости смазать все железное просто необходимо.
Сумрак снаружи несколько рассеялся, гроза гремела уже далеко, где-то у Эвре. Но дождь, теперь уже ровный, даже монотонный, продолжал увлажнять землю. Наверняка придется ехать по грязи.
«Если придется ехать вообще», — подумал он, втирая масло в синеватую поверхность стали. Пару часов назад Клеменс де Серизэ стало плохо, ей вызвали повитуху. Все это рассказал Харви, который, естественно, составлял Арнауду компанию, а теперь и оказывал поддержку.
Леди Клеменс оставалось не меньше месяца до родов: Александр знал, что на месяц недоношенные дети выживают — он и сам был таким, по словам Харви, но это никогда не было на пользу ни младенцу, ни матери. Возможно, Клеменс не сможет совершить долгий путь, и им с Харви надо будет решать, остаться ли с де Серизэ или отправляться в Лаву самостоятельно.
Александр закончил смазывать топор, обернул лезвие вощеным полотном и поставил его к остальному оружию, готовому к погрузке на вьючного пони на рассвете. Теперь, когда выпала свободная минута, можно было взять восковую табличку и попытаться записать песню, которая весь день вертелась в голове.
«Лето высокое, Зелень лесов, Сердце жаворонком взлетает. Вметает и летит Над яркими лугами…»Он покачал головой и стер третью строчку — ведь на самом деле это подражание песням других трубадуров, а не его собственная выдумка. А если так:
«Жаворонок взлетает, а сердце мое почему так не может».