Победитель свое получит
Шрифт:
– Кто здесь? – спросила Тара темноту плачущим голосом. – А! Это ты, Бочков…
– Можно я тоже тут посижу?
– Можно, если не будешь сочувствовать и приставать.
Илья присел рядом, на жесткий краешек сундука. В темноте белел носовой платочек Тары, в который она сморкалась, и гораздо смутнее – ее лицо. Все остальное едва проступало из тьмы и было неузнаваемо. Лишь вверху, как сумасшедшая луна, торчала громадная физиономия матрешки.
– Ты зря так расстраиваешься, – начал Илья после долгой паузы, во время которой он слышал лишь собственное неприлично шумное
– Я бездарь. Ты сам слышал! – обиженно прошептала Тара. – Вот ты у нас без году неделя, а уже выбился почти что в звезды. А я…
– Ты очень талантливая! – вскрикнул Илья так громко и убежденно, что плоская избушка, совершенно незаметная в темноте и задетая его локтем, качнулась.
Илья пригнул голову. Избушка с грохотом присоединилась к куче фанерного лома, сваленного в угол. Таре и Илье на лица тихо посыпалась невидимая прохладная пыль.
– Ты все тут переломаешь, – сказала Тара. – Иди лучше репетируй.
– Не хочу. Я здесь все сокрушу! Хочешь? Театральное барахло такое хилое, на соплях, ненастоящее! А Кирилл Попов такой гад, что…
Посреди гневной фразы его рот замкнула нежная и холодная рука Тары.
– Не смей ничего о нем говорить, даже хорошее! Ты недостоин, – прошептала Тара, не отнимая руки. Можно было теперь эту руку целовать, изо всех сил прижимаясь к ней губами. – Он гений, – продолжала Тара. – Он супер! И я его люблю.
Ну конечно же! Вот кто таинственный «другой»! Неужели и Тара?..
Илья очень пожалел, что не стукнул Кирилла, оседлавшего стул, хотя бы кулаком.
– Люблю, люблю, – повторяла Тара; она отобрала наконец руку, чтобы вытереть невидимые слезы. – Я такая невезучая! Все всегда не так, как я хочу. Все наоборот!
Илья собрался утешить ее тем, что актерская карьера не слишком завидная. Вон даже сама Барахтина снимается в поганых сериалах и похожа на резинового носорога.
Но ничего сказать он не успел: Тара притянула его к себе тонкими ловкими руками и уже целовала – всерьез, долго, без отрыва. Целовала своими сладко-солеными губами, горячими от слез! Снова целовала! Как тогда, у двери с домофоном!
– Вот так всегда, – шептала она чуть позже, отвернувшись и блестя в потемках заплаканными глазами. – Ты, Бочков, славный, только нельзя влюбиться в такого!
– А в Конотопова можно? И в какого-то Вальку? – вдруг обиженно вспомнил Илья.
– Откуда ты про Вальку знаешь?
– Знаю! Ты со всеми подряд целуешься.
– Но ведь и с тобой тоже. Тебе не нравится?
– Нравится, – спохватился Илья и на всякий случай крепче обнял Тару. – А все-таки ты любишь этого сволочного Попова. Как же ты… Да нет, такого просто не может быть! Попов дрянь, а ты самая лучшая. Я всегда буду с тобой! Ты ничего не бойся. Я набью Попову морду, и он перестанет тебя со сцены гонять.
Тара засмеялась, прижалась щекой к его щеке. Ее горячие губы оказались возле его уха.
– Ничего не говори о нем! Я не разрешаю. Я все равно его люблю – просто он не знает. Ты лучше скажи, какие у вас с ним дела? Вы все время о чем-то шепчетесь. О фестивале, да? Мы все в Тотельдорф поедем или только любимчики?
– Я
Его голова шла кругом. Нежная, теплая Тара каким-то странным образом вся обвилась вокруг него. Ее вдруг можно стало трогать и прижимать к себе. Под шершавой синей кофтой бездарности дышало и больше не ускользало атласное тело волшебницы. Ее губы целовали и целовали.
Потемки стали еще гуще. Хор ветеранов смутно гудел с небес. Илье казалось, что они с Тарой оба давно перевернулись вверх ногами и теперь плывут и кувыркаются в каком-то густом и жарком сиропе, не чувствуя собственного веса. Правда, угол фанерной избушки то и дело упирался Илье в бок и напоминал, что некоторые законы физики еще не утратили своего действия. Только на это было плевать! Ведь Адам терпел, когда у него выдергивали ребро. Теперь тоже из ребра, которому тоже было больно, творилась новая Тара – своя, единственная – для бесстрашного Альфила. Что у нее на уме, понять было невозможно. Но не надо никакого ума, чтобы любить друг друга, особенно в темноте, которая все беды большого мира растворила в себе без остатка.
– Ой! – вдруг вскрикнула Тара. – Кажется, на этаже свет совсем потушили. Как бы нас тут не заперли!
Она оттолкнула Илью и исчезла во тьме – сначала она сама, ее тепло и дыхание, а потом и неровная дробь ее шагов. Илья наконец отодвинул от себя избушку и тоже выбрался из фанерной чащи.
К тому времени, похоже, угас свет на всей земле. Давно разбрелся по домам хор ветеранов, исчезли студийцы Попова, а прекрасная Тара бежала вниз по лестнице мимо бесконечного витража. Гигантский стеклянный Металлист указывал на Тару своим циклопическим пальцем с квадратным ногтем, напоминая Илье: она твоя!
Догнать Тару удалось только в вестибюле. Там еще горела самая тусклая из ламп. Древний вахтер, он же ночной сторож, уже закрывал трясущейся рукой женский журнал, чтобы встать и запереть до утра тяжкую дверь Дворца.
Под его враждебным взглядом Тара подбежала к зеркалу и окончательно стерла платочком размазанную губную помаду. Илья тут же оказался рядом. Он успел поцеловать Тару в горячую шею и даже увидел краем глаза отражение этого поцелуя.
Сразу стало весело: огонь запылал, небеса осыпались бесчисленными звездами, сомкнулись и скрыли последние пятна скверны, какие еще оставались в мире. Из темноты не лезли больше мерзкие чудовища и гнилые скелеты. Зато совсем близко ровным теплом дышали розовые губы, которые пахли карамелью и детскими цветочными духами.
– Не бери в голову, – вдруг произнесли эти губы.
Тара почему-то нахмурилась и устремилась вперед своими быстрыми шагами.
– В какую голову? – удивился Илья, нагнав ее. – О чем ты?
– Все это ничего не значит. Ты понимаешь? То, что было за декорациями. Забей!
– Как такое может ничего не значить?
– Может. Какой ты глупый, Бочков! С луны упал, что ли? Просто забудь все, что было, и живи дальше.
– Как? – все еще не понимал Илья. – Забыть? Тогда зачем ты это сделала?