Победитель. Апология
Шрифт:
— Первого апреля работа будет сдана.
«Догадываетесь, о чем говорить будем? Маргарита Горациевна уходит на пенсию. Вас ждет блестящее будущее».
Мальчишка!
«Штакаян может проработать и дольше. И четыре и пять лет».
«Никто из нас не вечен. — Большие блестящие армянские глаза. Она любит тебя как сына. — Не пугайтесь, вас я не имею в виду. Просто тянет обобщать с определенного возраста. Философствовать. Некий мудрец, между прочим, назвал философию наукой умирать».
Дурные,
Все? Или еще будут вопросы?
— Вы хорошо подумали?
Надеется, на попятную пойдешь?
— Да. Я всегда говорю, подумав.
«Не буду в претензии на вас — слово мужчины». Ораторская фигура?
«Я вчера дал вам расчеты. Пожалуйста, верните мне их. Не смею загружать вас». — «Завтра принесу. Я уже посмотрел их. Кое-что исправил». Расчетов немного, но раньше одиннадцати не вернешься от братца. Сегодня час-полтора и завтрашнее утро — успеешь.
— Ну что же, Станислав Максимович, на нет и суда нет. — Вглубь, навсегда ушли окуни. — Откровенно говоря, я и не ожидал от вас ничего другого.
Представьте себе! И весь этот разговор затеян исключительно с целью проверить вас. Вашу нравственную устойчивость, так сказать. Вы уж не взыщите. Зато теперь я уверен в вашей порядочности. Вашу руку, Станислав Максимович!
— Рад, что не разочаровал вас.
— А я рад, что лучше вас узнал. Я себя вспоминаю в ваши годы — я ведь таким же был. Молодости, увы, не свойственна гибкость — это ее плюс, но и это ее минус. Когда-нибудь вы поймете, что прав был все же я, а не вы.
— Но поздно будет?
— Почему? — Вверх взлетают кустистые брови. — Я же сказал: мое отношение к вам не изменится. Единственная просьба: все это между нами.
Словом, не мешайте нам. А уж мы придумаем что-нибудь. Без вас.
Ради бога! Ты ни во что не намерен вмешиваться — у тебя достаточно своих дел. Встаешь.
— Я могу идти?
— Можете! А можете и сидеть. — Рубаха-директор! — Я по-прежнему всегда к вашим услугам. Кстати, за какую команду вы «болеете»? — Не понимаешь. — Я о футболе. За какую команду?
«Посмотри хотя бы один матч. Современный футбол — это прежде всего мысль. Красота, мысль, мужество». Вот когда ты пожалел, что не внял совету братца.
— Ни за какую, в общем. — Улыбкой просишь о снисхождении.
— Как — ни за какую?
Бог с ней, со Штакаян, — это все мелочи, ерунда, но вот футбол… Неужто вы и впрямь равнодушны к этой волшебной игре?
— Да. — Раскаиваешься. Свою неполноценность Признаешь — нельзя быть таким в наш футбольно-хоккейный век. Хлеба и зрелищ! — как и сто и тысячу лет назад. Не гуртом умнеет человечество — отдельными индивидуумами.
— Этого не может быть! — Встал от волнения. — Немедленно выбирайте себе команду и начинайте «болеть». Немедленно! Да-да, я серьезно! Преступление пренебрегать хоть чем-то, что делает жизнь разнообразнее и веселее. Очень мудрый совет я вам даю, Станислав
Сейчас дверь перед тобой распахнет. Опережаешь.
Посетитель в приемной. Черная шапка на коленях — двумя руками держит.
— Вы ко мне? Простите, христа ради — ждать заставил. Прошу!
Рубаха-директор. «Я не буду в претензии на вас — слово мужчины».
«Заслуги Маргариты Горациевны перед отечественной наукой трудно переоценить. Мы гордимся, что…»
И после этого ты готов верить ему? Не видать тебе заведования как своих ушей. «Работа будет сдана первого апреля». Рубаха-директор не прощает такого.
Но ведь ты не агрессивен, как Марго. Ни крушить, ни нападать не собираешься. Ты миролюбиво и вежливо отклонил предложение — из этого вовсе не следует, что ты принял сторону Марго. Ты вообще не намерен принимать чью бы то ни было сторону: не дело ученого барахтаться в склочной луже.
Входишь в отдел, за свой стол садишься. Федор Федоров трещит на арифмометре. Еще нет одиннадцати — рано к Марго.
Люда кладет перед тобой сетевой график — уже? Самая красивая женщина института, она умеет работать! Еще час назад ты планировал перевести ее на свое освободившееся место… Мальчишка! Теперь подождать придется самой красивой женщине.
А Виноградову Панюшкин осмелился б предложить такое?
У тебя комплекс неполноценности, Рябов, — чем Виноградов лучше тебя? Конечно, ты плебейски завидуешь его ушам — они не торчат у него, а ловко пригнаны; роговые очки придают лицу вид возвышенный и гордый, но на рубаху-директора это обстоятельство вряд ли подействовало б.
«Никто из нас не вечен. Некий мудрец, между прочим, назвал философию наукой умирать…»
Юркая нечаянная мысль — да, она была, но почему ты решил, что Виноградова не посещают подобные мысли? Никто не ведает, что творится под черепной коробкой ближнего. И не надо заглядывать туда. Человека судят не по тому, что он думает, — по его поступкам.
«Мне плевать, как толкуют мое поведение. В душе, я знаю, я чист, добр и честен. Если б кто-нибудь знал, какие мне сны снятся! Мне такие сны снятся…»
А тебе? Что тебе снится? Пожимаешь плечами. Какая разница, что кому снится, главное — чем наяву заняты твои руки. Поэтому брось хандрить — все идет прекрасно! Панюшкин мстителен — не может простить Марго ее нападок, но гнев — скверный советчик. Зачем рисковать, ускоряя события, которые и без того грянут в свой час?
«Штакаян может проработать и больше — и четыре и пять лет». У страха глаза велики.